Конкордат 1847 года
Конкордат 1847 года между Святым престолом и Российской империей ― дипломатическое соглашение (итал.: accomodamento), заключённое 3 августа 1847 года.
Содержание
Дипломатия Пия IX
После своего избрания понтификом Пий IX унаследовал сложные отношения с Россией от своего предшественника, Григория XVI. В то время в России Католическая церковь значительно ущемлялась в правах. Поскольку в стране помимо католиков восточного обряда проживало также и множество католиков латинского обряда, в основном на польских и литовских землях, эта ситуация вызывала чрезвычайную обеспокоенность Святого Престола.
Кардинал Луиджи Ламбрускини с санкции Пия IX начал переговоры с Россией, пытаясь установить более доброжелательные отношения и добиться расширения прав Церкви в стране. В самой России отвергали термин «конкордат» в качестве названия для заключённого соглашения.[1]
Аспекты соглашения
Договор, который содержал 37 статей,[2] упорядочивал территориально-административное деление латинских епархий в империи. К уже существовавшим шести латинским диоцезам: Могилевскому, Виленскому, Самогитскому, Минскому, Луцко-Житомирскому и Каменец-Подольскому — присоединялся один новый — Херсонский, преобразованный позднее в Тираспольский с центром в Саратове[3]. Польские епархии продолжали существовать без изменений. В Российской империи учреждались новые семинарии, а её правительство обязывалось финансировать деятельность Церкви, выплачивая сумму в 104 480 рублей ежегодно. Епископы должны были назначаться по взаимному согласию России и папства. Сами епископы были уполномочены руководить церковными судами и семинарским образованием. Могилевскому архиепископу, как главе Католической церкви в стране, вверялось управление Петербургской католической духовной академией, он имел право назначать её ректора и профессоров. Через два года после заключения конкордата официальная резиденция могилёвского архиепископа-митрополита была официально и на постоянной основе перенесена в Санкт-Петербург.
Епископы не могли вмешиваться в супружеские или имущественные дела, которые должны были разбираться епархиальными судами, куда входили несколько католических священнослужителей. Приходские священники назначались только с согласия государственных властей. Священнослужители содержались за счёт своих приходов, а если они не были в состоянии их обеспечить, то тогда священники получали жалование от государства.[4]
Положение Церкви в России
В основном в России католиками были поляки, литовцы, белорусы, украинцы и армяне. В 1795 году Польша окончательно была разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Австрия была католической страной и поэтому Католическая церковь на польских землях никаких притеснений не терпела. В православной России католики подвергались преследованиям: политика русификации была направлена в том числе и на то, чтобы оторвать верующих католиков от своей Церкви.[5]
Подавление предоставленных свобод
Отношения Католической церкви с Россией всегда были сложными из-за соперничества с Русской православной церковью. Ненадолго предоставленные свободы были подорваны во многом именно с её подачи. Помимо этого свою немаловажную роль сыграли политические устремления поляков на аннексированных землях, которые использовали Церковь в качестве прикрытия для своих организаций.
Напишите отзыв о статье "Конкордат 1847 года"
Примечания
Отрывок, характеризующий Конкордат 1847 года
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
