Ле Бри, Жан-Мари
| Жан-Мари Ле Бри | |
| Jean-Marie Le Bris | |
 Графический портрет Ж.-М. Ле Бри, выполненный в 1965 году по старой фотографии | |
| Род деятельности: |
Мореплавание, изобретательство, планеризм |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Жан-Мари Ле Бри (фр. Jean-Marie Le Bris; 1817 —1872) – французский изобретатель и планерист, пионер авиации. В 50-60 годы XIX века осуществлял эксперименты с натурными планёрами. Согласно некоторым источникам, в одной из попыток пилотируемого полёта Ле Бри удалось преодолеть расстояние около 200 м, поднявшись при этом на высоту до 100 м. Хотя при посадке планёр был несколько повреждён, ни пилотировавший его Ле Бри, ни его случайный пассажир (см. далее) не пострадали.
Содержание
Биография
Ранние годы. Зарождение идеи планёра
Жан-Мари Ле Бри родился в коммуне Конкарно области Бретань, в семье моряков. Сам также сделал карьеру моряка – сначала служил на военном флоте, а затем был капитаном на торговых каботажных судах, впоследствии и судовладельцем[1]. В период военной службы в одном из дальних плаваний внимание Ле Бри привлекло парение альбатросов на неподвижных крыльях. Молодой моряк подстрелил одну из птиц и изучил её, исследовав, в частности, возникновение аэродинамических сил на крыле мёртвого альбатроса под воздействием ветра. По словам самого Ле Бри это послужило ему основой для разработки проекта планёра[2]. По мнению доктора исторических наук Тьери Ле Руа, влияние на работы Ле Бри могли оказать теоретические знания, полученные им, как профессиональным моряком, а также работы английских пионеров авиации Джорджа Кейли и Уильяма Хенсона [1].
Эксперименты с натурными планёрами
В 1857 году Жан-Мари Ле Бри получил патент на планёр под названием «Искусственный альбатрос» (Albatros Artificiel), представляющий собой лодку с крыльями и хвостом, подобными крыльям и хвосту альбатроса[1][3] (см. также раздел Конструкция планёров). Среди исследователей наиболее распространено мнение, что первый полёт на своём планёре Ле Бри совершил в 1856 году[3] (т. е. – ещё до получения патента), однако Тьери Ле Руа полагает, основываясь на анализе исторических документов, что это событие не могло произойти ранее 1858-го года, а возможно – и 1860-61 годов[4].
В первом эксперименте взлёт планёра осуществлялся с повозки, запряжённой лошадьми[2][3], которая двигалась навстречу довольно свежему морскому бризу – порядка 20 м/с (10 узлов) [2]. Возможно, что использовался также благоприятный уклон местности[4] (т. е. повозка двигалась под уклон). При отрыве аппарата от повозки, канат, соединявший его с этим импровизированным «шасси», зацепился за сиденье возницы, и тот был увлечён в воздух вместе с сиденьем[3] (по другой версии, канат обмотался непосредственно вокруг тела возницы, и он был вырван из сиденья[2]). Поднявшись на высоту около 100 м и пролетев около 200 м, планёр опустился на прибрежный песок[2][3]. Ле Бри и его случайный пассажир не пострадали[2][3], однако была повреждена одна из консолей крыла[2].
Через некоторое время, отремонтировав аппарат, Ле Бри предпринял вторую попытку полёта, выбрав на этот раз другой способ взлёта – старт с возвышенности. Для этого над краем заброшенного карьера глубиной около 30 м, находящегося невдалеке от моря, был возведён «журавль» (Г-образная конструкция). Аппарат был подвешен к перекладине «журавля» на высоте около 10 м от основания, носом к карьеру и к морю – навстречу морскому бризу[2][3]. По некоторым данным, для придания планёру дополнительного импульса, он был оттянут назад и отпущен, после чего управлявший им Ле Бри отсоединил аппарат от подвески[3]. Пролетев незначительное расстояние, планёр резко задрал нос, а затем спикировал[2]. Попав в безветренное пространство внутри карьера, планёр выровнялся, однако снизить скорость падения удалось лишь незначительно, и аппарат был разрушен при столкновении с землёй[2]. Сам Ле Бри отделался переломом ноги[2][3]. Российский историк авиации Д. А. Соболев называет причиной аварии недостаточную начальную скорость аппарата[3], тогда как Октав Шанют (или, возможно, де Ла Ландель, на которого он ссылается, описывая опыты Ле Бри) предполагал, что её вызвал сильный восходящий поток, возникший из-за отражения ветра от стенок карьера[2].
В 1867 году Ле Бри построил второй планёр[2], испытания которого проходили в 1868 году[3]. Первая попытка взлёта второго аппарата была осуществлена с крыши неподвижно стоящего фургона, навстречу морскому бризу. Скорость бриза была слишком мала, но изобретатель решился на взлёт под давлением нетерпеливой публики, надеясь, по-видимому, на удачный порыв ветра. В этой попытке ему удалось пролететь всего около 20-30 метров, что было воспринято публикой, как неудача[2]. После этого Ле Бри отказался от публичных экспериментов. Последующие попытки полёта были также неудачны, несколько раз аппарат пришлось ремонтировать. Впоследствии Ле Бри перешёл к испытаниям планёра без человека на борту – с балластом. В одном из испытаний аппарат, испытываемый на длинной привязи (на манер воздушного змея), поднялся на высоту около 50 м и преодолел расстояние около 200 м, плавно («почти не повредив травы») опустившись на землю[2]. Последующие попытки были не столь успешны – несколько раз аппарат был повреждён[2]. В последней из них, предпринятой в ветреную погоду, планёр с зафиксированными рычагами управления разбился[2][3].
Последние годы жизни и смерть
Во время Франко-прусской войны 1870-1871 годов Жан-Мари Ле Бри находился на военной службе. После войны он принимал добровольное участие в борьбе с преступным элементом и в 1872 году погиб от рук бандитов[2].
Конструкция планёров
Летательный аппарат, на который Ле Бри получил в 1857 году патент, представлял собой лодку, к бортам которой посредством шаровых шарниров крепились две консоли крыла, напоминающие крылья птицы, а к корме – веерообразное горизонтальное оперение. Управление аппаратом должно было осуществляться путём изменения угла установки (наклона) и стреловидности крыла с помощью двух рычагов, жёстко присоединённых к лонжеронам консолей крыла. Подвижность хвостового оперения не предусматривалась. Крыло имело тонкий искривлённый профиль, напоминающий профиль крыла альбатроса. И аэродинамические поверхности (крыло и хвост) планера и фюзеляж-лодка имели деревянный каркас и обшивку из ткани[2][3]. Передняя кромка крыла на реальных планёрах Ле Бри изготавливалась из гибкого листа древесины[2].
В дальнейшем, Ле Бри вносил в конструкцию своих аппаратов изменения. В частности, хвостовое оперение было сделано подвижным (управлялось с помощью педали), были введены тросы, идущие вдоль размаха крыла и позволявшие изменять кривизну профиля крыла. Дополнительным средством управления стал механизм, позволявший изменять центровку аппарата в полёте путём перемещения специального груза вдоль фюзеляжа[3]. Большинство авторов придерживается мнения, что эти усовершенствования были введены Ле Бри при строительстве второго планёра, первый, же, его планёр соответствовал, по облику, патенту[3][4]. Однако по мнению Тьери Ле Руа и Октава Шанюта, тросы для управления крылом и отклоняемое хвостовое оперение, возможно, присутствовали уже у первого планёра Ле Бри (по мнению Ле Руа, он был построен и испытан уже после получения патента) [2][4]. Ле Руа полагает, что и подвижный груз применялся уже на первом планёре[4], тогда как согласно Шанюту, он был установлен только на втором аппарате[2].
Напишите отзыв о статье "Ле Бри, Жан-Мари"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [aerostories2.free.fr/acrobat/precurseurs/LeBris.pdf Thierry Le Roy. Jean-Marie Le Bris et sa barque aileé]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 [invention.psychology.msstate.edu/i/Chanute/library/Prog_Aero_Oct1892.html Octave Chanute. Progress in Flying Machines. Aeroplanes. Part V. 1892]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Соболев Д. А. История самолётов. Начальный период.. — М.: РОССПЭН, 1995. — 343 с.
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.bretagne-aviation.fr/Pionniers/lebris/Vol%20Le%20Bris.pdf Thierry Le Roy. Les mystères du premier vol]
См. также
- Кейли, Джордж
- Пено, Альфонс
- Можайский, Александр Фёдорович
- Лилиенталь, Отто
- Пильчер, Перси Синклер
- Шанют, Октав
- Братья Райт
Отрывок, характеризующий Ле Бри, Жан-Мари
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
