Ван Мегерен, Хан

Хан ван Мегерен
Ван Мегерен в 1945 году пишет картину «Иисус среди книжников» для судебного эксперимента
Имя при рождении:	Henricus Anthonius van Meegeren
Дата рождения:	10 октября 1889(1889-10-10)
Место рождения:	Девентер
Дата смерти:	30 декабря 1947(1947-12-30) (58 лет)
Место смерти:	Амстердам
Гражданство:	Нидерланды Нидерланды
Работы на Викискладе

Хенрикюс Антониус (Хан) ван Мегерен (нидерл. Henricus Antonius "Han" van Meegeren; 10 октября 1889, Девентер — 30 декабря 1947, Амстердам) — нидерландский живописец, портретист, один из известнейших фальсификаторов XX века, прославившийся подделкой картин художников XVII века Яна Вермеера и Питера де Хоха. Картины ван Мегерена европейские искусствоведы приняли за редчайшие образцы творчества классика. На своих подделках он заработал свыше 8 миллионов гульденов (25-30 млн $ в перерасчёте на современный курс).

Биография

Рождение, ранние годы

Меегерен родился в 1889 году в Девентере, был третьим ребёнком в семье. Его родители были католиками. В детстве ван Мегерен увлекался живописью, восхищался игрой цвета на картинах старых голландских живописцев золотого века, и сам мечтал стать художником. Учителя находили его работы натянутыми и подражательными, но это только подстёгивало его усердие.

Образование

Отец хотя и не разделял любовь сына к искусству, тем не менее отправил Хана в Делфтский технический университет для обучения на архитектора. Вскоре ван Мегерен проявил любовь к изобразительным искусствам и так увлечённо набирал знания, что вскоре стал помощником преподавателя на отделении искусства и архитектуры. За великолепный акварельный рисунок интерьера церкви, стилизованный под технику XVII столетия, он получил высшую награду — Золотую медаль.

Ван Мегерен был замечательным художником-анималистом, о чём свидетельствуют многие его рисунки, например «Олень», который до сих пор воспроизводится во многих учебниках по рисунку. Он регулярно писал статьи для журнала De Kemphaan, основанного в 1928 году. Журнал был посвящён критике современного искусства, и просуществовал всего два года. Обложки этого журнала также были разработаны ван Мегереном.

Семья

После женитьбы на Анне де Вогт, которая скоро родила ему двоих детей, Жака и Паулину, ван Мегерен стал выставлять свои произведения на художественных выставках. Вскоре у художника начались семейные проблемы, он начал пить. В 1921 году он провёл три месяца, путешествуя по Италии, изучая итальянских мастеров и в 1922 году он провёл выставку картин на библейские темы, все были проданы. В 1923 году он официально развёлся с Анной.

Творчество и подделки

Будучи убеждённым художником-реалистом, ван Мегерен не принимал всего нового в живописи. Чтобы отстоять себе место в мире искусства и иметь заработок на жизнь, он не нашёл другого выхода, кроме как заняться подделкой картин столь любимых им старых мастеров.

Первые четыре картины, выполненные в стиле XVII века, так и не были проданы: «Гитаристка», «Женщина, читающая ноты» в стиле Вермеера, «Женщина с бокалом» в стиле Франса Хальса и «Портрет молодого человека» в стиле Терборха. Эти стилистические и технические эксперименты настолько убедили ван Мегерена в своих способностях, что он написал картину «Христос в Эммаусе» — одну из лучших своих подделок «под Вермеера».

В сентябре 1937 года «Христос в Эммаусе» был опознан искусствоведом Брёдиусом как произведение Вермеера Дельфтского, и притом одно из лучших. Брёдиус посчитал, что якобы Вермеер в момент написания этой картины находился под влиянием итальянских мастеров, на что, собственно, и надеялся ван Мегерен. Первоначально ван Мегерен сам желал раскрыть своё ловкое мошенничество, в частности желая погубить репутацию Брёдиуса как искусствоведа, но после того, как продал это полотно за сумму, эквивалентную нескольким миллионам долларов (по нынешнему курсу), желание переубеждать покупателя у него пропало.

Ван Мегерен невольно возгордился своим мастерством, сознавая также, что подделка картин голландских мастеров — дело весьма прибыльное. Спустя год «Христос в Эммаусе» оказался в роттердамском музее Бойманса — ван Бёнингена, его купили на частные пожертвования от музея Рембрандта, владельца судна, частных коллекционеров и самого Брёдиуса. Покупка картины позволила музею повысить свою популярность среди горожан.

В 1938 году ван Мегерен удалился в Ниццу, где написал ещё две подделки — «Игроки в карты» и «Пирушка» в стиле Питера Хоха. Помимо того, ван Мегерен написал «Тайную вечерю», опять же подражая стилю Вермеера, но из-за угрозы войны он вернулся в Голландию, оставив картины в Ницце. В 1941—1943 гг. после развода со второй женой, ван Мегерен написал ещё серию картин «под Вермеера». В основном это были полотна религиозного жанра, так ван Мегерен пытался «восполнить» наследие Вермеера, написавшего так мало религиозных картин.

Разоблачение

В 1943 году ван Мегерен продал неравнодушному к искусству рейхсмаршалу Герману Герингу свою новую работу «Христос и судьи», выдавая её за Вермеера. За эту картину он запросил 1 600 000 гульденов. На тот момент это была чуть ли не рекордная сумма, уплаченная за произведение кого-либо из старых мастеров.

В 1945 году американский капитан Гарри Андерсон обнаружил «Христа и судей» в коллекции Геринга. Американцам не составляло труда установить, что продавцом картины выступил ван Мегерен. Голландские власти предъявили ему обвинение в распродаже национального культурного достояния. За коллаборационизм ему грозил солидный тюремный срок, так как его подделки всё ещё считались подлинниками Вермеера.

29 мая 1945 года ван Мегерен был взят под стражу. После двух недель тюремного заключения он заявил, что на самом деле проданные им картины являются подделками. Для проверки подлинности его заявлений голландское правительство на 6 недель поместило ван Мегерена под арест в специально арендованном доме, где тот должен был под наблюдением написать подделку. Так появилась его последняя картина — «Молодой Христос, проповедующий в храме» (или «Иисус среди книжников»).

С помощью рентгена было обнаружено, что трещинки-кракелюры, которых ван Мегерен добивался, поджаривая фальшивки в печке, не глубоки и получены искусственным путём.

В ноябре 1947 года ван Мегерен был осуждён за подделку произведений искусства и был приговорён к одному году тюремного заключения. В тюрьме он просил у тюремного начальства разрешение работать и ему были предоставлены карандаши и бумага, однако ни одной картины ван Мегерен более не нарисовал — месяц спустя, в возрасте 58 лет, он скончался от сердечного приступа, чему способствовало многолетнее употребление алкоголя и наркотиков. В 1950 году его личные вещи были распроданы на аукционе, состоявшемся в его собственном доме в Амстердаме.

Культурные аллюзии

• Афера ван Мегерена стала предметом нескольких приключенческих романов.
• Художник по имени ван Мегерен фигурирует в фильме Гринуэя «Зет и два нуля» (1985).
• Ван Мегерен упомянут в фильме «Как украсть миллион» (1966) в сцене, следующей за подписанием контракта на страховку Венеры Челлини.
• «Двойная жизнь Вермеера» Луиджи Гуарньери.

Ссылки

• [www.art.gtn.ru/HTML/articles/vm.htm Феномен восприятия живописи на примере истории о величайшей мистификации в изобразительном искусстве]
• д/ф [www.lion-ivanish.com/load/kategorija_filmov/kriminal/velikij_obman_vse_vypuski_smotret_onlajn_2009_2012/9-1-0-1314 «Преступление ради искусства»] (ТВ-3, 2010) из цикла «Великий обман»

Отрывок, характеризующий Ван Мегерен, Хан

Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.