Минская икона Божией Матери

Минская икона Божией Матери
белор. Мінская ікона Божай Маці
Минская чудотворная икона Божией Матери
Дата появления:	I век
Местонахождение:	Кафедральный собор Сошествия Святого Духа, Минск
Дата празднования	13 (26) августа

Минская икона Божией Матери (белор. Мінская ікона Божай Маці) — главная православная святыня Беларуси, находится слева от Царских врат в минском кафедральном Свято-Духовом соборе. С 1500 г. неотлучно пребывает в городе: сначала в Нижнем Замке, затем — в Верхнем Месте.

Написана темперой по левкасу (грунт) на деревянной основе с ковчегом, размер которого 140 х 105 см, оклад украшен цветочным орнаментом. В современном виде первоначальная живопись находится под записями разных времён.

История

Происхождение

По церковному преданию, авторство иконы восходит к святому апостолу и евангелисту Луке, который известен и как первый иконописец. Эта работа выполнялась им в I в. от Рождества Христова, по просьбе собратьев-апостолов и других христиан. Сказав, что благодать Божия будет с иконой беспрестанно, Дева Мария благословила изображение и напутствовала его как зримый знак своего постоянного и благодатного присутствия среди людей. Икона, обретённая в Минске, первоначально многие годы находилась в Византии, затем в г. Корсунь, который был византийским в V — XІІІ вв. (Херсонес, ныне часть г. Севастополя, Крым, Россия).

Предание о происхождении иконы и последующем её обретении в Минске изложено в книге историка Игнатия Стебельского, изданной в Вильно в 1781 г. Он, в свою очередь, пользовался рукописью греко-католического иеромонаха Яна Ольшевского, жившего на рубеже XVII — XVIII вв. Некоторое время этот иеромонах-базилианин, проходя послушание в Минске, занимался переписыванием церковных книг, в частности, житий святых. Согласно сведениям ректора Минской духовной семинарии архимандрита Николая (Трусковского), который интересовался историей Белой Руси, Ольшевский составил описание чудес, происшедших от Минской иконы Божией Матери. В XVIII в. это описание сохранялось в Минском Свято-Духовом базилианском монастыре. В последующем рукопись Ольшевского исчезла. И. Стебельский пользовался также книгой X. Гумпенберга «Аtlantе Маrianо» («Атлас Марии», на латинском языке), в наше время не найденной.

Иконописец и богослов Л. А. Успенский отмечал:

В настоящее время в Русской Церкви насчитывается около 10 икон, приписываемых евангелисту Луке; кроме того, на Афоне и на Западе их существует 21, из них 8 — в Риме. Конечно, все эти иконы приписываются евангелисту не в том смысле, что они писаны его рукой; ни одна из написанных им самим икон до нас не дошла. Авторство святого евангелиста Луки здесь нужно понимать в том смысле, что иконы эти являются списками (вернее, списками со списков) с икон, писанных когда-то евангелистом. <...> ...Церковь подчёркивает преемство благодати и силы, присущих всем спискам этих икон, как воспроизводящим (со свойственными им символами) подлинные черты Божией Матери, запечатлённые евангелистом Лукой.

Киевский период

Согласно преданию, из Корсуни икона была привезена в Киев и находилась в храме Успения Пресвятой Богородицы, или Десятинном, возведённом в конце Х в. Протоиерей Павел Афонский, написавший статью об иконе к 400-летию её обретения, высказал предположение, что икону перенёс в Киев великий князь киевский Владимир Святославович после венчания с византийской царевной Анной и своего крещения в Корсуни в 988 году. Киев неоднократно подвергался набегам завоевателей (в 1169, 1204, 1240 гг.). В этом храме икона могла находиться до 1240 г., когда во время нашествия татаро-монгол Киев был разрушен, и существование Десятинной церкви прервалось до 1635 г. Сведения об иконе теряются более чем на двести лет. Возможно, жители Киева её спрятали, и в дальнейшем она могла украсить собою киевский собор Святой Софии Премудрости Божией.

Летопись сохранила запись, что при очередном набеге на Киев в 1482 г. крымский хан Менгли I Гирей, захватив город, «ограбил его и выжег, взяв множество пленных». Легенда к этому добавляет, что один из захватчиков вынес святыню из храма, сорвал с неё драгоценные украшения и оклад, а икону бросил в р. Днепр.

Обретение в Минске

Предание сообщает, что за два дня до Успения Пресвятой Богородицы, 26 августа 1500 года, лик святой явился жителям Минска «то ли по воде, то ли против воды чудесным образом или через Ангелов перенесенный до Минска, на реке Свислочи под замок встал, а светом необычным с себя исходившим выданный, от обывателей места с воды добытый, и до церкви Замковой года 1500 дня 13 августа был сопровождённый» (дата по старому стилю). Есть также свидетельства, что киевляне, спасавшиеся от татар на белорусских землях, опознали свою святыню.

В 1505 г. орда Менгли Гирея подошла к Минску. Битва началась после молебна защитников города в замковой церкви. Завоеватели сожгли город, взяли в плен десятки тысяч горожан и местных крестьян, но замок остался неприступным. Считается, что он и его защитники находились под незримым покровительством иконы Божьей Матери. 6 августа 1506 г. в битве у г. Клецк (ныне в Минской области) белорусско-литовские войска разгромили завоевателей и освободили пленных. Этот факт был воспринят как кара чудотворной иконы в отношении захватчиков.

В 1591 году Минску был дан герб, изображающий на голубом небе Матерь Божию в окружении ангелов.

В церкви Рождества и Свято-Духовом храме

Более столетия икона сберегалась в Нижнем Замке Минска, в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, которая в XVI в. являлась соборной, в том числе после заключения Брестской церковной унии 1596 г.

Около 1616 г. в Верхнем городе на месте деревянной православной Свято-Духовой церкви униатский архимандрит Афанасий (Пакоста) начал строительство каменного базилианского храма, также названного в честь Святого Духа. В этот храм по распоряжению греко-католического митрополита Иосифа (Рутского) была перенесена Минская икона Божией Матери. Предание указывает, что перенесение совершилось в день памяти св. Апостола и Евангелиста Луки (вероятно, 16 октября 1616 г.).

В 1626 г. сгорела соборная церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Спустя некоторое время её отстроили заново. В 1635 г. минский бурмистр Лукаш Богушевич ходатайствовал перед митрополитом И. Рутским о возвращении иконы в эту церковь, но получил отказ.

При Свято-Духовом храме действовали мужской и женский монастыри. В 1733 г. греко-католический архимандрит Августин (Любенецкий) пожертвовал для особо торжественного почитания иконы 1000 талеров. На эти деньги при Свято-Духовом храме содержалась капелла, которая пела во время богослужений перед иконою.

В Петропавловском соборе. ХХ век

В 1793 г. Минск вошел в состав Российской Империи. Свято-Духов храм был передан православной церкви и превращен в кафедральный собор (то есть он действовал на том месте, где и первоначально находился православный храм). В 1795 г. собор был освящен во имя Святых апостолов Петра и Павла. В 1835 г. он пострадал от пожара, но икону спасли. В 1852 году Е. П. Шкларевич, супруга минского губернатора, при содействии нескольких благотворителей из Минска и Санкт-Петербурга пожертвовала иконе новую, украшенную различными драгоценностями, серебряную вызолоченную ризу. В честь иконы был освящен правый предел собора.

По благословению епископа Митрофана (Краснопольского), занимавшего местную кафедру в 1912—1916 гг. (в 1919 г. принявшего мученическую смерть от гонителей Церкви), икону раз в год, в день её обретения, стали выносить из собора, ставить на специально устроенный аналой и служить молебны.

Весной 1922 г., во время изъятия церковных ценностей, с иконы была снята её риза. Прихожане собора пытались сохранить ризу и выплатили за неё равную по стоимости сумму золотом и драгоценностями, но власти, приняв этот сбор, через несколько дней изъяли и ризу.

До 1935 г. икона пребывала в Петропавловском соборе. К тому времени храм находился у обновленцев (выступали за отмену ряда канонических правил). Ночью летом 1936 г. Петропавловский собор был взорван. Икону Божией Матери власти забрали в краеведческий музей. В запасниках музея икона находилась до начала Великой Отечественной войны.

В 1941 г., после отступления Красной Армии, жительница Минска Варвара Васильевна Слабко выпросила икону у немецких оккупационных властей. Художник и иконописец Г. Виер отреставрировал икону и передал её в Свято-Екатерининский храм на р. Немиге. После закрытия этой церкви в 1945 г. икона была перенесена в Свято-Духов кафедральный собор (до 1918 г. служивший храмом мужского монастыря), где находится и в наше время.

Реставрация и исследования

В 1990-е годы по просьбе настоятеля собора протоирея Михаила (Булгакова) восстановительные работы проводил художник-реставратор высшей категории П. Журбей. После снятия серебряной ризы художник определил следующее: основа набрана из трех досок липы; верхняя и правая стороны наращивались накладными планками шириной 40 и 50 мм; через икону проходят две сквозные вертикальные трещины шириной 3 — 4 мм; на месте соединения накладных планок образовались трещины шириной 1,5 — 2 мм; тыльная сторона закреплена дубовыми планками; древесина источена жуком-точильщиком; доски от времени потемнели; на фоне иконы — вздутия, частичная утрата красочного слоя; на местах склейки досок и планок — осыпавшийся грунт; живописный слой отстает от нижних пластов живописи, позолоты и грунта; битое стекло, приклеенное к фону вокруг изображения Богоматери и младенца Христа; речной песок на нимбах, замешанный на цементе с клеем; загрязнения и копоть по трещинам иконы.

Исследования также показали, что в разное время делались обновления иконы: например, в 1852 году первоначальная темперная живопись была полностью записана масляными красками; в результате записей и обновлений Божьей Матери были дописаны корона, скипетр в её руке и держава в руке младенца Христа. Это соответствовало западным обычаям, пришедшим в иконопись Беларуси со времён унии, но не было принято в Византии. Художник XIX века переписал лики, руки и одеяния, ввёл приёмы реалистической живописи, что не имеет отношения к древней иконописи. 22 апреля 1992 года, в Великую Среду, после снятия реставратором наиболее грубых записей, воссоздания живописи, близкой по технике к записям XVII — XIX веков, икону освятил митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший Экзарх всея Беларуси Филарет.

В 1999 году художник-иконописец П. Жаров, проведя рентгенографические исследования, восстановил первозданный образ иконы. Согласно выводам П. Журбея и П. Жарова, икона написана значительно раньше, чем в XVI веке (когда она была обретена в Минске).

Под благословенным покровом чудотворного Минского образа Владычицы… богоспасаемая столица Белой Руси пребывает уже пять столетий. Исторический путь этой святыни связывает воедино времена и народы — древневизантийскую столицу Царьград, греческий город Корсунь, мать русских городов Киев и столицу Белой Руси Минск… И в каждом месте своего пребывания эта древняя икона… являла великую милость тем, кто припадал к ней с верою и благоговением… — Митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший Экзарх всея Беларуси Филарет (из проповеди в один из ежегодных праздников иконы 26 августа).

Ссылки

• [www.church.by/resource/Dir0262/Dir0291/Page0292.html Минская икона Пресвятой Богородицы // Официальный портал Белорусской Православной Церкви]

Отрывок, характеризующий Минская икона Божией Матери

– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?