Монстров, Константин Иванович

Константин Иванович Монстров

Мо́нстров Константи́н Ива́нович (1874 — февраль, 1920) — командующий русской Крестьянской армией в Ферганской долине в 1918—1919 годах и руководитель антибольшевисткого крестьянского восстания в Туркестане август-осень 1919 года.

Биография

К. И. Монстров был уроженцем Самарской губернии, жил в Сызрани, его отец был мировым судьёй. В Сызрани был женат, имел троих детей. До революции 1917 года переехал жить в Туркестан, был конторским служащим и подрядчиком, а также с 1914 года был владельцем крупного земельного участка в Ферганской долине. При большевиках во время начавшейся в Туркестане гражданской войны он был избран командующим Крестьянской армией русских поселенцев, проживающих в Ферганской долине, от набегов басмачей. Первоначально эта армия сотрудничала с Советской властью и Красной армией.

К. И. Монстров был избран командующим крестьянской армией вскоре после 23 ноября 1918.

Однако в результате проведения большевистским правительством Туркестана антикрестьянской земельной и продовольственной политики (хлебная монополия, продовольственная диктатура) и попыток советских органов власти отбирать землю русских переселенцев в пользу дехкан К. И. Монстров 22 августа 1919 года заключил соглашение с отрядами Мадамин-бека о совместной борьбе против советской власти и поднял восстание против большевиков. После заключения соглашения Крестьянская армия под руководством Монстрова выступила против Красной армии, проведя ряд успешных боев, овладев обширной территорией в Туркестане. Базой движения был город Джалалабад. 8 сентября 1919 года, после полуторасуточных боев отрядами Монстрова и Мадамин-бека был взят город Ош. 10 сентября началась осада города Андижана, закончившаяся благодаря прибытию с Закаспийского фронта Казанского полка под командованием А. П. Соколова (1528 штыков, 10 орудий, 54 пулемёта) и сводного отряда из Скобелева под командованием М. В. Сафонова (8 рот, 2 эскадрона, 6 орудий, 24 пулемёта). 24 сентября осада была снята. 26 сентября Красная Армия заняла город Ош, а 30 сентября — Джалалабад. Однако большинство сельских районов региона еще контролировалось басмачами и отрядами Монстрова.

Осенью 1919 года развалился Восточный фронт Колчака и большевики смогли перебросить значительные силы в Туркестан. Это решило судьбу антибольшевистского сопротивления. Потерпев поражение в конце 1919 — начале 1920 годов в боях с превосходящими силами Красной Армии, К. И. Монстров сдался большевикам, а возглавляемая им Крестьянская армия распалась. Последнее крупное сражение армии Монстрова произошло 23 января в районе кишлака Гульча. В феврале 1920 года Монстров и его соратники были расстреляны.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_m/monstrov.html Монстров К. И.]. Хронос : Биографический указатель. Проверено 22 июня 2012. [www.webcitation.org/68nH0Hghc Архивировано из первоисточника 30 июня 2012].

Отрывок, характеризующий Монстров, Константин Иванович

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.