Операция «Эпсилон»

Операция «Эпсилон» (англ. Operation Epsilon) — кодовое название операции, в которой союзными войсками в конце Второй мировой войны были задержаны десять немецких учёных, которые работали над ядерным оружием в нацистской Германии. Учёные были захвачены между 1 мая и 30 июня 1945 года и перевезены в Фарм-Холл, начинённое прослушивающими устройствами здание в Годманчестере (близ Кембриджа, Англия). Содержались они там с 3 июля 1945 года по 3 января 1946 года с целью определить, насколько близки были немцы к созданию атомной бомбы.

Список немецких учёных

Захваченные немецкие учёные, которые были схвачены в ходе операции «Эпсилон».

• Эрих Багге
• Курт Дибнер
• Вальтер Герлах
• Отто Ган
• Пауль Хартек
• Вернер Гейзенберг
• Хорст Коршинг
• Макс фон Лауэ
• Карл Фридрих фон Вайцзеккер
• Карл Вирц

Стенографическая запись из разговора учёных

Результаты стенограммы оказались безрезультатными. 6 июля микрофон записал следующий разговор между Вернером Гейзенбергом и Куртом Дибнером, оба из которых работали на немецком ядерном проекте:

Дибнер: «Интересно, установлены ли здесь микрофоны?»

Гейзенберг: «Установлены ли здесь микрофоны (смеётся)? О нет, они не настолько сообразительны. Я не думаю, что им известны настоящие методы гестапо, они немного старомодны в этом отношении».

Все учёные были потрясены, когда по радио сообщили об атомной бомбардировке Хиросимы 6 августа 1945 года. Запись стенограммы, по-видимому, указывает на то, что физики, в частности, Гейзенберг, были в шоке, когда узнали, что американцы применили атомную бомбу. После атомной бомбардировки ученые задавали себе вопрос, почему Германия не смогла первой изобрести атомную бомбу. Некоторые учёные выразили своё мнение, что они были счастливы, что они не смогли создать атомную бомбу для фашистской Германии. Отто Ган, один из тех, кто был благодарен, что Германия не построила атомную бомбу, упрекал тех, кто работал в немецком проекте, говоря: «Если у американцев будет урановая бомба, то вы все окажетесь посредственностями».

Итог

Стенограммы первоначально были отправлены на доклад британским военным офицерам, затем их отправили в военное ведомство США, где их в конечном счёте и представил генерал Лесли Гровс, руководитель Манхэттенского проекта, в рамках операции Alsos. В феврале 1992 года они были рассекречены и опубликованы.

Отрывок, характеризующий Операция «Эпсилон»

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.