Остерман, Марфа Ивановна
| Марфа Остерман | |
 | |
| Имя при рождении: |
Марфа Ивановна Стрешнева |
|---|---|
| Род деятельности: |
статс-дама |
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Отец: |
Иван Родионович Стрешнев |
| Мать: |
Наталья Львовна Вельяминова |
| Супруг: |
Остерман, Генрих Иоганн Фридрих (Андрей Иванович) (с 1721) |
Графиня Марфа Ивановна Остерман, урождённая Стрешнева (1698—1781) — статс-дама Екатерины I, жена вице-канцлера Андрея Остермана.
Содержание
Биография
Была дочерью покойного ближнего боярина и стольника Ивана Родионовича Стрешнева, внучкой Родиона Стрешнева, «дядьки» Петра I. Имела трёх братьев, из которых Пётр Иванович дослужился до высокого чина генерал-аншефа.
Помолвка Марфы и графа Остермана состоялась 18-го декабря 1720 года, в день рождения царевны Елизаветы Петровны, в дворцовых апартаментах государя Петра Алексеевича, в присутствии многих знатных персон. Помолвка эта была устроена самим Петром I, пожелавшим обеспечить тесную связь талантливого иноземца с русской аристократией.
Помолвка эта, а за тем и свадьба, возбудили сильное неудовольствие среди тогдашней русской знати и казались унизительными для родовитых русских людей. Действительно, двадцатидвухлетняя боярышня Марфа Ивановна доводилась двоюродною правнучкою покойной царице Евдокии Лукьяновне, родной бабке самого государя, и считалась одной из богатых невест, а тридцатичетырехлетний жених ея был не более как пришлец-иноземец, пасторский сын, и притом лютеранин[1].
Свадьбу сыграли в воскресенье 21-го января 1721 года. Помимо богатого придания Остерман получил от государя баронский титул. Марфа получила в приданое село Стрешнево в Данковском уезде Рязанской губернии. После смерти брата Василия Стрешнева в род Остерманов перешло наследство усадьба в начале Божедомского переулка в Москве (ныне Всероссийский музей декоративно-прикладного и народного искусства), попавшая в род Стрешневых ещё через отца царицы Евдокии Лукьяновны.
Сохранилась переписка её с мужем, свидетельствующая о силе её привязанности.
Марфа Ивановна любила своего мужа безгранично. Не чуждаясь большого света, она тем более предпочитала ему свой тихий, домашний уголок, что в течение трех лет ежегодно дарила своего мужа потомством.[1].
Участвовала в большом маскараде 1723 г., будучи одета в «шкармуцком платье». В декабре 1725 года была пожалована в статс-дамы императрицы. Современники обвиняли её в скупости и неряшливости. Фон Манштейн пишет: «Он получил от неё большое приданое, однако она была одним из злобнейших существ на свете».
После переворота 1741 года, возведшего на престол Елизавету Петровну, её муж был приговорен к смертной казни, но на плахе помилован и сослан в Березов. Хотя императрица дала разрешение женам осуждённых по этому делу оставаться в своих имениях, все они последовали за мужьями в ссылку, как и сделала Марфа Ивановна, преданно ухажившаяся за больным, полурасслабленным подагриком, в которого превратился её супруг. «В силу высочайшего повеления, чтобы утренняя заря не застала изгнанников в столице, Остерман и супруга его, в самые сумерки 18 января 1742 года, снаряжаемы были в дальний путь»[1].
Имущество Остерманов было конфисковано. В изгнании в Берёзове супруги провели 6 лет, а когда её муж скончался в январе 1747 года, Высочайший указ об освобождении из Сибири графини Марфы Ивановны и находившихся при ней служителей последовал лишь 21-го июня 1749 года. За добровольною изгнанницею с указом о её освобождении был послан для сопровождения графини до Москвы курьер Артемий Каршанинов. 17-го января 1750 года она прибыла в Москву.
В 1771 г. по прошению её сына Фёдора, московского главнокомандующего и генерал-поручика, архиепископ Московский Амвросий (Зертис-Каменский) из-за немощности и преклонного возраста вдовствующий графини Марфы Ивановны Остерман дозволил устройство в усадьбе Полтево домового храма «при покоях, во имя Рождества Пресвятыя Богородицы с подвижным антиминсом».
Проживала в Москве до самой своей кончины, последовавшей 24-го февраля 1781 года, на 84 году от рождения. Похоронена в Троицкой церкви, построенной её сыном Фёдором, в селе Красном Сапожковского уезда Рязанской губернии.
Дети
- Пётр (21 марта 1722 — 1 мая 1723)
- Остерман, Фёдор Андреевич (11 апреля) 1723 — 10 (21) ноября 1804)
- Анна (22 апреля 1724—1769), в замужестве Толстая, бабка графа Александра Ивановича Остермана-Толстого.
- Остерман, Иван Андреевич (25 апреля 1725-18 апреля 1811)
- Генрих Иоганн Фридрих (Андрей Иванович) Остерман.jpg
Андрей Иванович
- Fedor Osterman by Frankart.jpg
Фёдор
- Anna Andreyevna Tolstaya.jpg
Анна
- Панин1.jpg
Иван
В культуре
- Упоминается в романе Пикуля «Слово и дело»
- Всеволод Соловьев в своей книге «Юный император» пишет о ней: «Баронесса Марфа Ивановна Остерман, урожденная Стрешнева, была сосватана Андрею Ивановичу самим Петром Великим, и в несколько лет счастливой семейной жизни как-то даже по внешнему виду совсем превратилась в немецкую фрау».
- В цикле фильмов «Тайны дворцовых переворотов» её роль исполняет Марина Яковлева
Напишите отзыв о статье "Остерман, Марфа Ивановна"
Примечания
Ссылки
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:304456 Марфа Остерман] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
Отрывок, характеризующий Остерман, Марфа Ивановна
– Я не люблю, когда ты так говоришь.– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
