Амвросий (Зертис-Каменский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Амвросий и фамилией Зертис.

Архиепископ Амвросий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Московский
18 января 1768 — 16 (27) сентября 1771
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Тимофей (Щербацкий)
Преемник:	Геннадий (Драницын) (в/у)
Архиепископ Сарский и Подонский
8 марта 1761 — 18 января 1768
Предшественник:	Иларион (Григорович)
Преемник:	Сильвестр (Страгородский)
Епископ Переславский и Дмитровский
7 ноября 1753 — 7 марта 1761
Предшественник:	Серапион (Латошевич)
Преемник:	Сильвестр (Страгородский)
Имя при рождении:	Андрей Степанович Зертис-Каменский
Рождение:	17 (28) октября 1708(1708-10-28) Нежин
Смерть:	16 (27) сентября 1771(1771-09-27) (62 года) Москва
Похоронен:	Донской монастырь
Отец:	Стефан Зертис
Принятие монашества:	1739 год
Епископская хиротония:	17 ноября 1753 года

Архиепи́скоп Амвро́сий (в миру — Андрей Степанович Зертис-Каменский; 17 (28) октября 1708, Нежин — 16 (27) сентября 1771, Москва) — епископ Русской Церкви; с 18 января 1768 года архиепископ Московский; член Святейшего Синода.

Биография

Родился 17 октября 1708 года в Нежине в молдавской дворянской семье. Его родителем был Стефан Зертис (Зертыш), бывший переводчиком у гетмана Мазепы и освобождённый, согласно рассказам, слышанным Бантыш-Каменским от своего отца, который был родным по матери внуком С. Зертиса, по взятии Батурина князем Меншиковым в ноябре 1708 года: тот был привязан к пушке за несогласие с изменою батуринцев.

Рано лишившись отца, остался на попечении своего дяди по матери, старца Киево-Печерской лавры Владимира Каменского, фамилию которого он присоединил к своей при поступлении в Киевскую духовную академию.

В 1739 году пострижен в монахи, был учителем в Александро-Невской духовной семинарии, в 1742 году назначен префектом этой семинарии, а 5 апреля 1748 году — архимандритом ставропигиального Новоиерусалимского монастыря и членом Святейшего Синода.

17 ноября 1753 года хиротонисан во епископа Переславского и Дмитровского.

С 1761 года — епископ Сарский и Подонский.

В 1764 года возведён в сан архиепископа.

В 1768 году императрица Екатерина II назначила его архиепископом Московским и поручила ему возобновление трёх московских соборов: Успенского, Благовещенского и Архангельского. При благоустройстве зданий Чудова монастыря Амвросий употребил много своих личных средств.

Участвовал в ликвидации эпидемии чумы в Москве в 1771 году.

Смерть

Амвросий погиб трагической смертью, растерзанный толпою 16 сентября 1771 года в Донском монастыре при возмущении народа во время чумы, свирепствовавшей в Москве. Причиной его убийства стало распоряжение запечатать короб для приношений Боголюбской иконе Божией Матери, а саму икону убрать — во избежание скоплений народа и дальнейшего распространения эпидемии.

Погребён в Донском монастыре в Москве, в Малом Донском соборе. Надгробный памятник на месте погребения в Малом Донском соборе сохранился (с небольшими утратами).

Литературное наследие

Амвросий много переводил с латинского и греческого языков. Важнейшим из его переводных трудов считается перевод с еврейского подлинника Псалтыри. Из его оригинальных произведений сохранилось только одно — «Служба святому митрополиту Дмитрию Ростовскому».

Амвросию приписывают во время эпидемии чумы составление «Наставления, данного священникам, каким образом около зараженных, больных и умерших поступать».

Ссылки

• Амвросий, архиепископ Московский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_2396 Амвросий (Зертис-Каменский)] на сайте Русское Православие

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Амвросий (Зертис-Каменский)

– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.