Памятник Екатерине II (Екатеринослав)

Памятник Екатерине II — не сохранившийся памятник императрице Екатерине II в Екатеринославе — нынешнем Днепре.

Памятник был установлен в 1846 году на Соборной площади (в 1919—2015 годах называлась Октябрьская) перед воротами ограды Спасо-Преображенского собора.

Бронзовая статуя, поставленная в Екатеринославе, была отлита в Берлине немецкими мастерами в 1788 году.

Бронзовая статуя была в восьмидесятые годы XVIII века заказана Григорием Потёмкиным в Берлине скульптору Мейеру, в 1782 году отлита, а в 1786-м окончательно отделана, о чём свидетельствовала и надпись на ней: «Мейер лепил, Наукиш отлил, Мельцер отделал спустя шесть лет в 1786 году». Г. А. Потемкин скончался, так и не расплатившись за статую. Несколько лет спустя статую приобрел Николай Афанасьевич Гончаров, решив установить её в Полотняном Заводе в память о посещении его Екатериной II в декабре 1775 года. Такова была семейная легенда Гончаровых. Но Александр Пушкин, и его друзья, в том числе С. А. Соболевский, всю эту историю излагали иначе, называя заказчиком самого Н. А. Гончарова.

Скульптура была доставлена в Полотняный Завод, где и пребывала долгие годы, так и не установленная. Установке скульптуры в имении помешала смерть Николая Афанасьевича Гончарова, а позднее — нежелание наследников хлопотать о разрешении на установку и вступать в новые неизбежные расходы. Когда же Александр Пушкин посватался к Наталье Николаевне Гончаровой, то её деду, Афанасию Николаевичу Гончарову, пришла в голову идея продать статую на металл, чтобы вырученные деньги отдать в приданое внучке, и договорился о цене в 40 тысяч рублей. Но, несмотря на то, что было получено разрешение на переплавку и продажу статуи у самого императора, продажа не состоялась.

В письме от 29 мая 1830 г. начальнику Третьего Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии А. Х. Бенкендорфу Пушкин писал:

«Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить в своем имении Полотняном Заводе памятник Имепратрице Екатерине II. Колоссальная статуя, отлитая по его заказу в Берлине, неудачна и не может быть воздвигнута. Вот уже более 35 лет, как она погребена в погребах дома. Торговцы медью предлагали за неё 40 тыс. рублей, но теперешний владелец Гончаров не хотел на это согласиться. Он дорожил этой статуей, несмотря на её уродливость, памятуя о благодеяниях покойной Государыни. Он боялся, что если уничтожит статую, то потеряет право вновь воздвигнуть монумент. Теперь, когда брак его внучки решен, он оказался без средств и после Государя лишь его Августейшая Прабабка может его вывести из затруднения».

Через месяц Пушкин получает ответное письмо, в котором говорилось, что «Государь изъявил соизволение своё на расплавление имеющейся у Гончарова колоссальной неудачно изваянной в Берлине бронзовой статуи, блаженной памяти Императрицы Екатерины II».

Мысль о продаже и переливке бронзовой статуи постоянно тревожила А. Н. Гончарова, так как его материальное положение становилось день ото дня все сложнее. Набрав в своё время кредитов на огромные суммы, он погряз в долгах. Пушкин неоднократно упоминает статую в переписке, называя её «медной бабушкой». Скульптура была перевезена в Петербург и стояла во дворе дома Алымовых, где в то время жили Пушкины. 8 июня 1832 года Пушкин обращается к Бенкендорфу с письмом : «…Статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и мне стало совестно и жалко её уничтожать… Ваше превосходительство… подали мне надежду, что её могло бы купить у меня правительство; поэтому я велел привезти её сюда». Он предлагает установить памятник «либо в одном из учреждений, основанных императрицей, либо в Царском Селе, где её статуи недостает», и хочет получить за неё «25 000 рублей, что составляет четвертую часть того, что она стоила».

Только после смерти Пушкина скульптура была продана (в тексте "Твой 19-й век" Натана Эйдельмана приводится: "Нам положительно известно, - сообщает...многознающий пушкинист Петр Бартенев, - что А.С.Пушкин продал заводчику Берду бронзовую статую Екатерины за три тысячи ассигнациями.") , при поддержке графа Михаила Воронцова, владельцу литейного завода Францу Берду в Санкт-Петербурге, у которого её, в свою очередь, купило екатеринославское дворянство, решившее также, как Н. А. Гончаров, отметить память «великой жены», основавшей их город во время того же самого путешествия на юг в 1775 году, когда она заезжала в Полотняный Завод. Екатеринославское дворянство, желая установить в своем городе памятник основательнице города, собиралось заказать его изготовление. Однако, когда выяснилось, что у фабриканта Бердта на заводе находится невостребованная статуя Екатерины II, которую он купил у А. Н. Гончарова для переплавки. Бердт продал её екатеринославскому дворянству, и статуя украсила собою город Екатеринослав.

В 1846 году многострадальная статуя дождалась, наконец, установки, пусть и не в Полотняном Заводе, а, что было даже почетнее, в Екатеринославе. Её поставили на главной городской площади перед Екатерининским собором, заложенным некогда великой императрицей.

Памятник представлял статую императрицы, обращённую к югу, в торжественной римской одежде. Правой рукой Екатерина II указывала на раскрытую книгу законов, левой указывала на юг, что, видимо, означало движение Российской империи в южном направлении, к Константинополю. В передней части статуи, ниже ног фигуры императрицы, находилась надпись (на латинском языке): «Артисты берлинские работали: Мейер вылепил, Маукиш дал вид, Мельтцер закончил после шести лет. 1788». На постаменте памятника была укреплена доска с посвятительной надписью от екатеринославского дворянства. Памятник окружала красивая чугунная ограда, украшенная военной атрибутикой. В рисунок ограды вплетались гербы городов Екатеринославской губернии. Высота статуи Екатерины II составляла 4,5 аршина (3,2 м), всего памятника — около 5 метров.

Памятник Екатерине стал визуальным центром, фокусом Соборной площади. Хотя доску с постамента украли ещё в начале XX века, сам памятник простоял на старом месте до 1914 года. Позже был перенесён во двор здания Исторического музея. В 1941 году статуя исчезла, и её судьба до сих пор неизвестна. Н. Я. Эйдельман указывает, что статуя была переплавлена немецкими оккупантами для военных нужд.

Ссылки

• [www.realnest.com.ua/information/articles/616 Информация о памятнике] на сайте Realnest.com.ua
• Бойко Дм. А. Памятник Императрице Екатерине II в г. Екатеринославе // Бойко Дм. А. Материалы к истории Екатеринославского Дворянства. 1784—2014. — Запорожье, 2014. — С. 551—558 ([rusfolder.com/43780495])

Отрывок, характеризующий Памятник Екатерине II (Екатеринослав)

– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.