Панетий Родосский
| Панетий | |
| Παναίτιος | |
 Панетий. Средневековая миниатюра | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Научный руководитель: | |
| Известные ученики: | |
| Известен как: |
родоначальник |
Панетий Родосский (Παναίτιος, ок. 180 до н. э., Линдос — 110 до н. э., Афины) — древнегреческий философ; родоначальник средней Стои.
Панетий происходил из старинного и влиятельного рода в городе Линдос на острове Родос. Учился в Пергаме у Кратета из Малла, а затем в Афинах, где слушал лекции Диогена Вавилонского и Антипатра. По приглашению Сципиона прибыл в Рим для участия в литературно-философском кружке. Панетий пытался привить в Риме греческую культуру и образование и стал основателем римского стоицизма; не без влияния Панетия возник и тот круг ценностей, который Цицерон позже выразил в понятии humanitas. После смерти Сципиона жил преимущественно в Афинах, где в 129 году до н. э. возглавил стоическую школу и был почтён афинским гражданством. Самыми известными учениками Панетия были Гекатон Родосский и Посидоний.
От сочинений Панетия сохранились немногочисленные фрагменты, в основном — в трактатах Цицерона. По названиям известны трактаты «О надлежащем» (περὶ τοῦ καθήκοντος), «О промысле», «О школах», «О Сократе», «О благодушии», «Послание к Туберону».
Панетий — первый крупный реформатор стоицизма, существенно изменивший некоторые положения школьной доктрины, источником обогащения которой он считал платонизм. Большой интерес он также проявлял к Аристотелю и перипатетикам.
Философские интересы Панетия — по преимуществу психологические и этические. Основы этики изложены в трактате «О надлежащем», которым широко воспользовался Цицерон в одноимённом сочинении. Конечная цель — это жизнь согласно «природным побуждениям», к которым относятся познание мира, общение с другими людьми, возвышение собственной души и упорядочение жизни. Всё, что природа требует от человека — разумно, а поэтому прекрасно.
В области космогонии Панетий подверг сомнению многие концепции, ранее выработанные стоиками, в том числе учение о периодическом мировом пожаре. Панетий был противником астрологии, в отличие от его ученика Посидония, разработавшего на основе стоической доктрины её философскую основу[1].
Напишите отзыв о статье "Панетий Родосский"
Примечания
- ↑ Чанышев А. Н. Курс лекций по древней и средневековой философии: учеб. пособие для вузов. — М.: Высш. шк., 1991, стр. 187.
Фрагменты
- Francesca Alesse (Hrsg.): Panezio di Rodi. Testimonianze (= Elenchos. Bd. 27). Edizione, traduzione e commento. Bibliopolis, Napoli 1997, ISBN 88-7088-293-4.
Литература
- Столяров А. А. Панетий Родосский. В кн.: Античная философия: энциклопедический словарь. Под ред. М. А. Солоповой. М.: Прогресс-Традиция, 2008. C. 539–542.
- Иванова Л. А. Панетий как основатель Средний Стои и его философская система // Философия и культура. 2009.№ 7. С.69-78.
Отрывок, характеризующий Панетий Родосский
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
