Панцу
 |
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
|
Панцу (яп. パンツ, от англ. pants) — японское слово, обозначающее «трусы» (нижнее бельё). В аниме и манге этим словом называют появление в кадре женского белья, постоянное мелькание панцу (так называемый панцушот) — неизменный атрибут фансервисa, особенно это относится к жанрам этти и хентай. Данное явление введено в обиход японскими художниками и аниматорами в конце шестидесятых годов XX века. Тогда панцу стало часто появляться в рассказах про милых маленьких девочек (бисёдзё) или одетых в форму школьниц, ориентированных на взрослую мужскую аудиторию.
Также это явление известно под названиями «панти» (パンティー, англ. panty) и «пантира» (パンチラ, фраза японских женщин «у вас видны трусы»).
Происхождение
Развитие панцу в японской массовой культуре было проанализировано многими авторами. Данное явление связывается с вестернизацией Японии после Второй мировой войны[1].
Один японский источник отслеживает начало панцу к фильму «Зуд седьмого года» (1955)[2]. Популяризация образа Мэрилин Монро породила повальное увлечение японцев панцу: согласно социологу Сёити Иноуэ практика мимолетно заглядывать под юбки женщин была очень популярна в этот период; «В журналах того времени имелись статьи, перечислявшие лучшие места, где можно было рассмотреть трусы»[3].
В конце 1960-х годов панцу распространяется в основном течении индустрии комиксов, когда начинающие мангаки (например, Го Нагаи) начали исследовать сексуальные образы в сёнэн-комиксах[4]). В ориентированных на юношескую аудиторию произведениях начали подниматься и «взрослые» вопросы. Миллеган утверждает, что этти, жанр 1970-х годов, заполнил свободное пространство, вызванное упадком сети библиотек:
Японские комиксы начнут исследовать эротичные темы не раньше шестидесятых годов, с крахом системы платных библиотек (в значительной степени вызванный неожиданным успехом дешевых журналов комиксов, типа Kodansha Publishing’s Shonen Magazine). Художники, работавшие в системе платных библиотек, уже провели описание графического насилия и объявили, что рисовали гэкигу («драму в картинках»), а не просто комиксы. В поиске реализма (и читателей), скорое появление секса было неизбежно.
По мере развития японского рынка секс распространился во все мыслимые рыночные ниши. Гэкиги продолжили его реалистичное и зачастую наполненное жестокостью изображение. Комиксы для мальчиков начали исследовать «изящный» секс, преимущественно состоящий из пантиры и девушек в ду́ше.
— Millegan, Kris. «Sex in Manga», 1999.
Панцу как маркетинговый ход
В 2011 году в июньском выпуске японского эротического журнала PC Angel neo в маркетинговых целях в качестве бесплатного дополнения к номеру прилагались предварительно ароматизированные панцу одного из трёх цветов — голубого, жёлтого или красного, обозначающих соответственно «свежий», «цветочный» и «страстный» ароматы. Эта инициатива издателей вызвала неоднозначную реакцию. При этом некоторые магазины даже предлагали покупателям сначала понюхать трусики, а затем уже приобрести понравившийся номер журнала[5].
См. также
Справки
- ↑ Botting, Geoff et al. Tabloid Tokyo: 101 Tales of Sex, Crime and the Bizarre from Japan’s Wild Weeklies. Kodansha Inc (2005) p. 16.
- ↑ Shōichi, Inoue. パンツが見える。: 羞恥心の現代史 («The Underpants are visible: the history of being ashamed»). Asahi shimbun, 2002.
- ↑ Botting et al, P. 16.
- ↑ Millegan, Kris. '«Sex in Manga», Comics Journal, 1999.
- ↑ Artefact. [www.sankakucomplex.com/2011/05/04/ero-mag-sells-with-pre-scented-shimapan-have-a-whiff/ Ero-Mag Sells with Pre-Scented Shimapan – “Have a Whiff!”] (англ.). Sankaku Complex (4 мая 2011 года). Проверено 21 мая 2011. [www.webcitation.org/65S2Uhx4I Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012].
|
Это заготовка статьи о хентае. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Напишите отзыв о статье "Панцу"
Отрывок, характеризующий Панцу
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
