Покушение на Рейгана

Покушение на жизнь президента США Рональда Рейгана произошло 30 марта 1981 года, всего через два месяца после его вступления в должность. Президент и трое из его сопровождающих были ранены при выходе из гостиницы Хилтон в Вашингтоне, где Рейган выступал с речью перед делегатами федерации профсоюзов. Стрелявшим оказался некто Джон Хинкли-младший (род. 29 мая 1955 года), ранее преследовавший президента Джимми Картера и лечившийся от психического расстройства.

Мотивация

Причиной, побудившей Хинкли на покушение, была его одержимость актрисой Джоди Фостер. Ещё проживая в конце 70-х годов в Голливуде, Хинкли посмотрел фильм «Таксист» не менее 15 раз и, по-видимому, отождествлял себя с главным героем фильма Тревисом Биклом (в исполнении Роберта Де Ниро). Фильм включает в себя повествование о заботе Тревиса о 12-летней проститутке (в исполнении Джоди Фостер) и оканчивается кровавой сценой, в которой он убивает её сутенёров и клиента.

Несколько последующих лет Хинкли преследовал Фостер по стране и дошёл даже до того, что, узнав из журнала, что 18-летняя Джоди учится в Йельском университете, поступил туда же на курс писательского мастерства. В конце 1980 г. Хинкли написал Фостер множество писем, а также дважды говорил с ней по телефону. Получив вежливый, но однозначный отказ, он, тем не менее, не стал отказываться от своих намерений. Хинкли был уверен, что, прославившись на всю страну, он может добиться равного социального статуса с Фостер. Подобно герою фильма Тревису Биклу, Хинкли начал преследовать президента Джимми Картера с целью его убийства. В марте 1981 г. Хинкли написал Фостер ещё несколько записок. Их тон заметно отличался от предыдущих и побудил её передать их декану. Декан, в свою очередь, передал записки в полицию, однако местонахождение Хинкли установить не удалось.

Нападение около гостиницы

Выступление Рейгана

В воскресенье 29 марта 1981 г. Хинкли прибыл в Вашингтон на автобусе Грейхаунд лайнз и снял номер в гостинице Park Central Hotel. На следующее утро он позавтракал в Макдоналдсе, обнаружил в газете Вашингтон пост расписание рабочего дня Рейгана и решил, что настало время действовать. За два часа до покушения, зная, что он может быть застрелен, Хинкли написал, но не отправил Фостер записку, в которой сообщал, что надеется произвести на неё впечатление размахом своего поступка.

30 марта президент Рейган выступал с речью перед представителями федерации профсоюзов (AFL-CIO) в гостинице Хилтон в Вашингтоне. Он вошёл в здание около 13:45 и поприветствовал толпу, в которой находились пресса, премьер-министр Канады Пьер Трюдо, несколько иностранных высокопоставленных лиц и Джон Хинкли.

Покушение

Около 14:30, когда Рейган выходил из здания гостиницы, намереваясь сесть в президентский автомобиль, Хинкли выступил из толпы и в течение трёх секунд выпустил шесть пуль калибра 5,6 мм из револьвера Röhm RG-14.

Первая пуля попала в голову пресс-секретаря Белого дома Джеймса Брейди. Вторая — в спину полицейского округа Колумбия Томаса Делаханти. Третья пролетела мимо президента и попала в окно дома напротив. Четвёртая пуля ранила агента Секретной службы Тимоти Маккарти в грудь. Пятая попала в бронестекло открытой двери президентского лимузина. Последняя пуля отрикошетила от корпуса лимузина, вошла в грудь Рейгана, зацепила ребро и застряла в лёгком.. Сразу же после выстрелов на преступника навалились спецагенты ХинклиК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) и Джеймс Маккарти (не являющийся родственником раненого Тимоти), оказавшиеся рядом, и прижали его к стене, а рядом встали на случай группового нападения другие агенты, часть из которых была вооружена револьверами, а Роберт Ванко — пистолетом-пулемётом Uzi, и держали до тех пор, пока не подоспела полиция и скорая помощь. Выстрелы вызвали панику и поток журналистов к месту происшествия.

Всё произошедшее, включая задержание Хинкли, было снято тремя телеоператорами. Сразу после задержания Хинкли осведомился, будет ли церемония вручения «Оскаров» перенесена по причине покушения. Церемония действительно была перенесена на следующий день.

Через несколько мгновений после начала стрельбы агент Секретной службы Джерри Парр втолкнул Рейгана в лимузин и закрыл собой. Факт ранения президента был замечен не сразу. Когда Парр осматривал Рейгана на предмет пулевых ранений, последний стал кашлять кровью и предположил, что Парр сломал ему ребро, которое проткнуло лёгкое. Парр приказал водителю направляться в больницу при Университете Джорджа Вашингтона. По прибытии в больницу Рейган вытер кровь с лица, вышел из лимузина и без посторонней помощи добрался до отделения экстренной медицинской помощи, где пожаловался на затруднённое дыхание и упал. Операция по извлечению пули была проведена немедленно. Когда Рейгана готовили к операции по извлечению пули, он шутливо заметил одному из врачей, осматривающих его: «Надеюсь, вы республиканец», на что тот ответил: «Сегодня, господин президент, мы все республиканцы». Несмотря на 70-летний возраст, Рейган быстро пошёл на поправку и вскоре оказался в состоянии исполнять президентские обязанности.

Последствия

Двое пострадавших полицейских (Делаханти и Маккарти) полностью восстановились после ранений. Получивший серьёзную черепно-мозговую травму пресс-секретарь президента Джеймс Брейди стал инвалидом, но номинально оставался при своей должности до конца президентского срока Рейгана. Позднее Брейди и его жена Сара стали видными политическими активистами в области контроля над правами владения огнестрельным оружием.

В результате покушения были отменены планы Рейгана на ближайший месяц. В числе прочего, он не смог поприсутствовать в центре управления полётами в Хьюстоне во время первого запуска космического челнока.

После суда Хинкли назвал произошедшее «величайшим выражением любви в мировой истории» и не высказывал сожаления о содеянном. Джоди Фостер так и не ответила ему взаимностью.

Хинкли был признан невиновным по причине умопомешательства и заключён в госпиталь Св. Елизаветы в Вашингтоне. Джеймс Брейди умер в 2014 году, но Хинкли не был осужден за его убийство по причине психической болезни.

В 1991 году на телеэкраны вышел фильм «Без предупреждения: история Джеймса Брейди», посвящённый судьбе Брейди, чью роль исполнил Бо Бриджес. В 2001 году был снят другой художественный телефильм, «День, когда стреляли в Рейгана». Он также освещает скандальную ситуацию сразу после покушения, когда госсекретарь Александр Хейг фактически объявил себя исполняющим обязанности президента, хотя это прерогатива вице-президента. В этом фильме Хейга сыграл Ричард Дрейфус, а Рейгана — Ричард Кренна.

Ссылки

• [youtube.com/watch?v=ucvBp9LtJVg Видео покушения на Рейгана (камера 1)] на YouTube
• [youtube.com/watch?v=GFN2A7CCRkk Видео покушения на Рейгана (камера 2)] на YouTube

Отрывок, характеризующий Покушение на Рейгана

– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.