Поль Дандре

Поль Дандре (фр. Paul Dandré) — литературный псевдоним трех французских драматургов 19 столетия, это были: Эжен Лабиш (Eugène Labiche, (1815—1888), Огюст Лефранк (или Лефран // Auguste Lefranc, (1814—1878), Марк-Мишель (Marc-Michel, настоящее имя Marc-Antoine-Amédée Michel (1812—1868).

Началось с того, что трое молодых людей — юных литературных «покорителей Парижа» публиковали свои первые рассказы в небольших литературных журналах; там в редакциях они и познакомились. Конкурентная борьба обернулась дружеским объединением: в одиночку пробивать свои творения было сложнее, чем втроем. У них появились совместные публикации в литературных журналах. А через какое-то время все трое заинтересовались драматургией и решили — так же объединенно — попробовать себя в этом жанре. Огюст Лефран уже был к этому времени автором одного водевиля «Женщина, упавшая с неба» (Une femme tombée du ciel), поставленного в Париже в 1836 году. Огюст Лефран, правда, был кузеном Эжена Скриба, к этому времени уже известного французского драматурга, и на его помощь и поддержку новая ассоциация явно рассчитывала. Поддержка действительно была, и один из представителей нового сообщества — Эжен Лабиш — сам в этом позже признавался, хотя, конечно же, не обладай все трое авторов истинным талантом, никакое родственное участие не помогло бы. Таким образом в 1838 году появилась новая литературная драматургическая ассоциация под общим псевдонимом Поль Дандре. Её участникам было от 23 до 26 лет. Кому первому пришла в голову идея совместного псевдонима и сам псевдоним, трудно сказать, но верховодство в трио взял на себя самый опытный из трёх — Огюст Лефран, имевший за плечами драматургический опыт: авторство одной пьесы.

Началась совместная работа. Как впоследствии рассказывал Эжен Лабиш, к его великому удивлению, их пьесы сразу стали приниматься к постановкам. Всего было создано совместно несколько водевилей «Канава с водой» — фр. La Cuvette d'eau, «Г-н де Coyllin, или Бесконечно вежливый» — фр. Monsieur de Coyllin ou l’Homme infiniment poli, «Кузница каштанов» — фр. La Forge des châtaigniers La Forge des châtaigniers, «Наказание в виде возмездия» — фр. Peine du talion; с участием ещё одного автора Жака Ансело «Статья 960, или Пожертвование» — фр. L'Article 960 ou la Donation. Это были весёлые лёгкие пьесы, где главным сюжетом было не развитие характеров персонажей, а комические ситуации, в которые они попадали. В это же самое время каждый из трех членов творческого объединения сочинял и собственные произведения, отдельно от других членов союза.

Сотрудничество продлилось недолго, всего несколько лет, распавшись как-то само по себе. Их дружба продолжалась, но талант и мастерство каждого из них искали и находили свои собственные творческие пути. Эжен Лабиш потом писал в письме к французскому карикатуристу и фотографу Надару (настоящее имя: фр. Gaspard-Félix Tournachon), объясняя исчезновение Поля Дандре обычной леностью и «ошибками руководства» Лефрана. Порой они вновь объединялись для написания каких-то пьес, но уже не прибегали к общему псевдониму, а ставили свои собственные литературные имена: каждый из них в отдельности стал знаменитым французским драматургом. Их пьесы неоднократно ставились в разных европейских театрах, в том числе и в России — в переводах братьев Каратыгиных (В. А. Каратыгин и П. А. Каратыгин), К. А. Тарновского, Ф. М. Руднева, А. Эттингера, Ф. А. Бурдина, Н. И. Куликова и других русских переводчиков — зачинателей русского профессионального театра первой половины 19 века.

Одна из пьес, подписанная Полем Дандре, шла в России в постановках императорских трупп: водевиль «Путаница» (фр. Le fin mot). Перевел с французского и переделал для русской сцены П. С. Федоров, переместив французских персонажей на русскую почву и дав им русские имена. Эта русская премьера состоялась в Петербурге в Большом Каменном театре 13 января 1841 г., а впервые в Москве шла 17 октября 1841 года в бенефис танцовщицы Е. А. Санковской, в помещении московского Большого театра. Водевиль подвергся критическому восхвалению двух суровых литературно-театральных критиков: В. Г. Белинского и Н. А. Некрасова; в частности, Н. А. Некрасов назвал пьесу «маленький и миленький водевиль».

Отрывок, характеризующий Поль Дандре

– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.