Козловский, Пётр Борисович

Пётр Борисович Козловский
«Толщина не по летам, в голосе и походке натуральная важность, а на лице удивительное сходство с портретами Бурбонов старшей линии» (Вигель)
Дата рождения:	1783(1783)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	26 октября 1840(1840-10-26)
Место смерти:	Баден-Баден

Князь Пётр Бори́сович Козло́вский (1783—1840) — русский писатель и дипломат, шурин поэта М. С. Кайсарова, дядя композитора А. С. Даргомыжского.

Происходил из небогатой семьи. Сын князя Бориса Петровича Козловского (1754—1809) от его брака с Анной Николаевной Бологовской (1762—1811). Получил домашнее образование в московском доме отца, который любил окружать себя просвещенными иностранцами. В 1801 году поступил на службу в Архив коллегии иностранных дел, где сослуживцами его были Ф. Вигель и А. И. Тургенев.

Благодаря покровительству А. Б. Куракина, который поселил его на верхнем этаже своего петербургского особняка, с 1803 года состоял на дипломатической службе за рубежом. Был поверенным в делах при папском дворе в Риме (1803—1806), затем при сардинском дворе в Кальяри (1806—1810) и Турине (1810—1811, 1812—1818). По словам Ф. Вигеля, знавшего «молодого мудреца» ещё в юные годы,

Откормленный, румяный, он всегда смеялся и смешил, имел, однако же, искусство не давать себя осмеивать, несмотря на своё обжорство и умышленный цинизм в наряде, коим прикрывал он бедность или скупость родителей.

В 1814—1815 годах был в составе делегации России на Венском конгрессе, который определил постнаполеновское устройство Европы. Был посланником в Штутгарте и поверенным в делах в Карлсруэ (1818—1820), затем состоял при наместнике Царства Польского князе И. Ф. Паскевиче.

Был хорошо знаком с Ф. Р. Шатобрианом и Ф. де Ламеннэ, под влиянием которых тайно перешёл в католичество. В 1816 году женился на итальянке Джованне Реборе, от которой имел сына.

Козловский великолепно владел несколькими иностранными языками, пользовался славой блистательного и остроумного собеседника, был дружен со многими видными европейскими политиками и литераторами своего времени, среди которых Ш. М. Талейран, К. фон Меттерних, Дж. Байрон, Г. Гейне.

Перевёл на русский язык «Вертера» Гёте. Другие его труды: «Стихи князю Куракину» (СПб., 1802), «Tableau de la cour de France» (П., 1824), «Lettre d’un protestant d’Allemagne à Monseigneur l'évêque de Chester» (ib., 1825), «Lettres au duc de Broglie sur les prisonniers de Vincennes» (Гент, 1830), «Belgium in 1830» (Лондон, 1831). Когда после многих лет жизни за границей Козловский наконец появился в Петербурге, по словам Вигеля,

Ему дивились, как всему заграничному. Мне казалось, что я вижу перед собой густую массу, которая более тридцати лет каталась по Европе, получила почти шарообразный вид и, как гиероглифами, вся испещрена идеями, для нас уже не новыми, и множеством несогласных между собою чужих мнений, которые по клейкости её так удобно к ней приставали.

Козловский был одним из информантов Астольфа де Кюстина, который беседовал с ним на пароходе «Николай I» по пути в Россию. Большой знаток латинской литературы, он советовал Пушкину переводить Ювенала; после неудачи Пушкин начал неоконченное послание Козловскому: «Ценитель умственных творений исполинских…»

Литература

• Френкель Ф. Я. Петр Борисович Козловский. Л.: Наука, 1978—142 с.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Козловский, Пётр Борисович

Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.