Рандори

Рандори (яп. 乱取り, «свободная работа») — термин в японских боевых искусствах, обозначающий свободную форму практики. Зачастую под этим понятием подразумевают классические спарринги. Дословно термин переводится как «хаотичные» (яп. 乱) «приёмы» (яп. 取) или «свободная схватка». В Японии рандори с несколькими партнерами может быть заменен термином таниндзу-гакэ или таниндзу-дори (яп. 多人数掛け).

В отличие от строго структурированной и строгой формы ката рандори подразумевает полную свободу в действиях, поэтому его зачастую рассматривают как потенциальное дополнение к процессу обучения.

Точное значение термина рандори зависит от боевого искусства, в котором он применяется. Так, например, в дзюдо, дзюдзюцу и Сёдокан Айкидо рандори подразумевает спарринг один на один, в котором партнёры пытаются противостоять методам друг друга. В других стилях, в частности Айкидо Айкикай и Ки-Айкидо, рандори относится к форме практики, в которой практикант защищается от нескольких нападающих, не зная, как и в каком порядке они будут атаковать.

В дзюдо

Термин рандори был употреблен Дзигаро Кано, основателем дзюдо, в своём выступлении 1932 года в Лос-Анджелесе на Олимпийских играх: «Рандори, означающий "свободные упражнения", практикуется согласно правил текуших соревнований. Он подразумевает броски, удушающие приёмы, удерживание противника на земле и скручивание ног или рук. Участники могут применять любые известные им методы в том случае, если это не травмирует оппонента и будут соблюдаться правила дзюдо, касающиеся этикета».

В кэндо

В кэндо понятие рандори заменяется термином дзигэйко (яп. 地稽古), который подразумевает «свободную практику»: отработку техник с партнёрами как равного, так и различных уровней в нестандартных ситуациях, в разных скоростных режимах и тому подобное.

В каратэ

В каратэ спарринг обычно подразумевается под термином кумитэ. Некоторые школы применяют понятие рандори для обозначения «имитации боя», в котором каратист передвигается крайне быстро, защищаясь от нападения одного и более нападающих всеми возможными способами. В подобных школах отличие рандори от кумитэ заключается в том, что нападающий не прекращает атаковать при успешном проведении какого либо приёма.

См. также

• Ката

Отрывок, характеризующий Рандори

По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.