Родительский вклад

Родительский вклад (РВ) — в эволюционной биологии — это любые затраты времени, энергии и других ресурсов родителей, которые благоприятствуют потомству, ограничивая при этом возможности родителей улучшать свою приспособленность (Clutton-Brock 1991: 9; Trivers 1972).

Ранее Р. А. Фишер (Fisher, 1930) считал, что РВ обоих полов должны быть одинаковы принцип Фишера.

Теория РВ Триверса предсказывает, что пол, вкладывающий больше ресурсов в лактацию, уход и защиту потомства будет более разборчив при спариваниях, в то время как пол с меньшим вкладом будет конкурировать за доступ к полу с высоким РВ принцип Бейтмана. Различия полов во вкладах важны для определения интенсивности полового отбора.

Забота о потомстве встречается во многих таксономических группах, включая как холоднокровные (беспозвоночные, рыбы, амфибии и рептилии), так и теплокровные (птицы и млекопитающие) виды. Забота может осуществляться на любой стадии жизни: пренатальное развитие включая защиту яиц, постройку гнезда, насиживание и вынашивание в утробе у млекопитающих и уход после рождения включая кормление и защиту.

Для потомства преимущества РВ связаны с улучшением условий роста и развития, а также влияет на репродуктивный успех потомства. В результате возможность самих родителей произвести новое потомство уменьшается. Это может включать как риск травмы, при защите потомства от хищников, так и потерю возможности нового спаривания в период ухода за потомством. Такая ситуация часто приводит к конфликту родителей и потомства (parent-offspring conflict). Поэтому родителям приходится поддерживать определенное равновесие между затратами на потомство и поддержанием собственной жизнедеятельности, необходимым для будущего воспроизводства.

РВ может осуществляться самкой, самцом или обоими родителями. В целом, отбор благоприятствует тем родителям, которые максимизируют разницу между выигрышем и ценой. При этом забота о потомстве эволюционно возникает в тех случаях, когда выигрыш превышает затраты родителей.

См. также

• Эффект Золушки

Литература

• Bateman, A. J. 1948. Intra-sexual selection in Drosophila. Heredity 2: 349-368.
• Beatty, John. 1992. "Fitness: theoretical contexts," in Key Words in Evolutionary Biology. Edited by EF Keller and EA Lloyd, pp. 115-9. Cambridge, MA: Havard U.Press.
• Clutton-Brock, T.H. 1991. The Evolution of Parental Care. Princeton, NJ: Princeton U. Press.
• Clutton-Brock, T.H. and C. Godfray. 1991. "Parental investment," in Behavioural Ecology: An Evolutionary Approach. Edited by J.R. Krebs and N.B. Davies, pp. 234-262. Boston: Blackwell.
• Hamilton, W.D. 1964. The genetical evolution of social behavior. Journal of Theoretical Biology 7:1-52.
• Trivers, R.L. (1972). Parental investment and sexual selection. In B. Campbell (Ed.), Sexual selection and the descent of man, 1871-1971 (pp. 136-179). Chicago, IL: Aldine. ISBN 0-435-62157-2

Отрывок, характеризующий Родительский вклад

Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.