Румянцев, Иван Петрович

Иван Петрович Румянцев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый секретарь Западного обкома ВКП(б)
23 июля 1929 — 20 июня 1937
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	и.о. Демьян Сергеевич Коротченко
Ответственный секретарь Владимирского губкома ВКП(б)
1927 — 1929
Предшественник:	Александр Николаевич Асаткин-Владимирский
Преемник:	Владимир Александрович Верный
Ответственный секретарь Свердловского окружкома РКП(б) / ВКП(б)
декабрь 1925 — 1927
Предшественник:	Павел Васильевич Баташов
Преемник:	Ян Янович Спрингис
Второй секретарь Уральского областного комитета РКП(б) / ВКП(б)
декабрь 1925 — 1927
Предшественник:	Павел Васильевич Баташов
Ответственный секретарь Пермского окружкома РКП(б)
ноябрь 1924 — ноябрь 1925
Преемник:	Кузьма Васильевич Рындин
Ответственный секретарь Терского губернского оргбюро РКП(б)
апрель 1921 — 8 июля 1921
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Председатель Ярославского губисполкома
1920 — январь 1921
Предшественник:	В. А. Волгин
Преемник:	Рувим Яковлевич Левин
Место погребения:	Донское кладбище
Супруга:	Евдокия Александровна
Дети:	Нина
Партия:	РСДРП(б) / РКП(б) / ВКП(б)
Военная служба
Годы службы:	1910—1913 1918 — февраль 1919
Принадлежность:	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР
Род войск:	армия
Звание:	не установлено
Сражения:	Гражданская война в России
Награды:

Иван Петрович Румянцев (24 декабря 1885 [3 января 1886], Рыбинск — 30 октября 1937, Москва) — советский партийный и государственный деятель.

Биография

Сын рабочего. Образование — 2 класса. В 1905 году вступил в РСДРП(б). Активный участник событий 1905—1907 годов; в 1908 подвергался аресту. В 1910—1913 годы служил в русской армии.

Активный участник Октябрьской революции в Петрограде. После Февральской революции 1917 избран председателем правления Союза рабочих-модельщиков в Петрограде. В 1917—1918 годы возглавлял заводской комитет завода Л. М. Эриксона (Петроград), затем служил политработником в Красной Армии (1918 — февраль 1919), участвовал в боях на Восточном фронте.

С февраля 1919 года — на партийной и государственной работе в Ярославской губернии: секретарь Рыбинского укома РКП(б) (февраль — май 1919), заведующий Рыбинским уездным отделом управления (май — сентябрь 1919), товарищ председателя Ярославского губкома РКП(б) (1919—1920), председатель Исполкома Ярославского губернского Совета (1920 — январь 1921).

В 1921 году переведён в Терскую губернию, где занимал должности заместителя председателя губернского ревкома (апрель — июль 1921) и одновременно — ответственного секретаря губернского оргбюро РКП(б) (апрель — июнь 1921).

С 1922 года работал на Урале: секретарь Мотовилихинского райкома (Пермь); заведующий агитационно-пропагандистским отделом (с декабря 1923), ответственный секретарь (с ноября 1924) Пермского окружкома партии; с декабря 1925 — ответственный секретарь Свердловского окружкома и одновременно 2-й секретарь Уральского обкома партии.

В 1927—1928 годы — во Владимирской губернии, ответственный секретарь губкома.

В январе 1929 года назначен председателем оргбюро ЦК ВКП(б) по Западной области, 23 июля того же года Постановлением 1-го пленума Западного областного комитета ВКП(б) избран первым секретарём Западного обкома ВКП(б).

Делегат XII, XIII, XIV, XV, XVI и XVII съездов партии, на которых был избран кандидатом в члены ЦК РКП(б) (1923—1924), членом ЦК ВКП(б) (1924—1937). Делегат XIII партконференции (1924).

Член ВЦИК РСФСР (1922—1924, 1927—1929).

17.06.1937 И. П. Румянцев был арестован. Снят с должности первого секретаря Западного обкома и исключён из партии 20 июня, постановлением пленума ЦК ВКП(б) 23—29 июня 1937 выведен из состава членов ЦК ВКП(б). По обвинению в участии в антисоветской контрреволюционной группе 29 октября 1937 Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён к смертной казни, расстрелян 30 октября. Похоронен на Донском кладбище.

В 1937 году, после расстрела И. П. Румянцева, село Румянцево и Румянцевский район, названные в 1934 году в его честь, были переименованы в Ульяново и Ульяновский район (с 1944 — в Калужской области).

Реабилитирован 17 марта 1956 года Военной коллегией Верховного суда СССР и 22 марта 1956 — Комитетом партийного контроля при ЦК КПСС.

Семья

Жена — Евдокия Александровна (? — до 1937).

Дочь — Нина (1917, Рыбинск — ?), училась в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена; арестована 17.10.1937, 9.1.1938 по статье 58¹² приговорена к 5 годам ИТЛ. Реабилитирована 28.4.1989 прокуратурой Смоленской области.

Награды

• орден Ленина (20.12.1935) — за выдающиеся успехи в области сельского хозяйства и за перевыполнение государственных планов по сельскому хозяйству

Литература

• Герои Октября : Биографии активных участников подготовки и проведения Октябрьского вооруж. восстания в Петрограде / [Сост.: Л. И. Ильина, С. П. Князев, Г. И. Копанев и др. ]; Ин-т истории партии Ленингр. обкома КПСС — филиал Ин-та марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. — Л.: Лениздат, 1967. — Т. 2. — 1967. — 823 с.
• Погодин В., Кононов В. А. Смоленск и губерния: время и люди : историко-картографический атлас. — Институт проблем управления (РАН), 2008.

Ссылки

• [www.knowbysight.info/RRR/05518.asp Румянцев Иван Петрович]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991. Проверено 28 января 2016.
• [sites.google.com/site/ocerkipoistoriirodnyhmest/ivan-petrovic-rumancev Иван Петрович Румянцев : Триумф и трагедия]. Очерки по истории родных мест. Веб-сайт Кочаненкова С. С. Проверено 28 января 2016.

Отрывок, характеризующий Румянцев, Иван Петрович

Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.