Сен-Пуант, Валентина де

Валентина де Сен-Пуант, наст. имя Анна Жанна Валентина Марианна Глан де Цессиат-Версель (фр. Valentine de Saint-Point, род. 16 февраля 1875 г. Лион — ум. 28 марта 1953 г. Каир) — французская поэтесса, художник, журналист, художественный критик, хореограф и драматург. Одна из первых представительниц футуризма во Франции.

Жизнь и творчество

В. де Сен-Пуант была единственной дочерью Алисы де Глан де Цессиат и Шарля-Жозефа Верселя. Мать её была племянницей поэта Альфонса де Ламартина. Литературный псевдоним Сен-Пуант был взят Валентиной по названию принадлежавшего её предкам замка Сен-Пуант. В 1883 умирает её отец, и Алиса с дочерью переезжает в Макон, к своей матери. В 1893 Валентина выходит замуж за старшего её на 14 лет учителя Флориана Теофиля Перрено. Этот брак не был удачным. В следующем году девушка знакомится с коллегой мужа, профессором философии Шарлем Дюмоном, ставшим её любовником. В 1897 году семья Перрен путешествует по Средиземному морю, посещает Корсику. В 1899 Ф. Т. Перрено умирает в Ниоре. Овдовев в 24-летнем возрасте, Валентина приезжает в Париж, где продолжает свои близкие отношения с Ш.Дюмоном, будущим министром Третьей республики. В июне 1900 года они вступают в брак. В 1902 году Сен-Пуант организует в Париже литературный салон, который посещают Габриэле д’Аннунцио, Натали Клиффорд Барни, Рашильд, Поль Фор, Габриэль Тард, а также художник Альфонс Муха и скульптор Огюст Роден — которым Валентина позировала, причём преимущественно обнажённая — и другие деятели культуры и политики. Валентина де Сен-Пуант заводит тесную связь с Роденом и оказывает влияние также на его творчество, что подтверждается сохранившейся перепиской между ними. В ноябре 1906 году она пишет для журнала «Ла-Нувель Ревью» статью «Два лица Огюста Родена».

В 1903 году, на спиритическом сеансе, которые были модны в то время, В. де Сен-Пуант знакомится с итальянским поэтом и писателем Риччото Канудо, бывшим на два года её моложе. В январе 1904 она оформляет развод с мужем, поводом для которого послужили различные слухи — в том числе её позирование обнажённой, а также начинавшаяся связь с Р.Канудо. Кроме этого, Валентина желала начать свободную, независимую жизнь, в связи с чем и взяла литературный псевдоним «Сен-Пуант». Примерно к этому времени относится и начало её писательского и поэтического творчества, в чём ей способствовал и Р.Канудо. В январе 1905 года Валентина публикует в «Новом журнале» статью «Незнакомый Ламартин». В том же году выходит в свет первый её поэтический сборник — «Поэмы моря и солнца», написанный под впечатлением поездки с Канудо в Испанию. В 1906 году печатается первая часть прозаической трилогии — «Любовь», тепло встреченная критикой. Писательница начинает сотрудничество с рядом художественых и литературных журналов, таких, как The Artist Europe, The Mercury, The New Review, The Age, La Plume и Gil Blas, чьим основателем был поэт Филиппо Томмазо Маринетти. В начале 1907 года выходит вторая часть трилогии — «Кровосмешение», вызвавшая споры среди читателей и критики. Затронутая в ней тема любовной связи между матерью и сыном встретила преимущественно негативную реакцию в обществе. В 1909 году писательница увлечена театром, 28 мая этого года в парижском Театре искусств была поставлена её одноактная драма «Падение», ранее опубликованная в The New Review. Пьеса эта, ставшая первой частью драматической трилогии «Театр женщины», ожесточённо критиковалась в прессе. В 1910 выходит в свет её новый роман «Женщина и желание», отчасти автобиографическое исследование на темы женской психологии и места женщины в современном обществе. В. де Сен-Пуант занимается также изобразительным искусством, вплоть до 1914 года она выставляет свои полотна и ксилографии в парижском Салоне Независимых. 17 февраля 1912 года Валентина проводит у себя «Аполлонианскую встречу» (как было сообщено в газетах). В этом салоне приняли участие Рашильд, Ф. Т. Маринетти, читавший свои поэмы, а также дипломат Филипп Бертело, поэт-символист Сен-Поль-Ру, художники Умберто Боччони, Джино Северини, Р.Канудо, композитор Флоран Шмит, графиня Вентурини и др.

В том же 1912 году В. де Сен-Пуант пишет и издаёт свой «Манифест женщины-футуриста», созданный под влиянием «Футуристического манифеста» Ф. Т. Маринетти. Оглашён он был 27 июня, и призывал к введению полного равноправия мужчин и женщин во всех сферах жизни. В своём манифесте также поэтесса указывала на то, что основой любого процесса в обществе и природе является развитие и взаимодействие мужского и женского начал. В наиболее полном развитии такого сотрудничества на основе гуманизма, в обеспечение общественного прогресса и видела В. де Сен-Пуант смысл футуризма. У неё складывается особый образ женщины деятельной, не совпадающий с традиционным, сентиментальным женским идеалом «хорошей матери»; поэтесса создаёт свою концепцию «сверх-женщины» (sur-femme), подобно ницшеанскому сверхчеловеку. Эту тему Сен-Пуант глубже разрабатывает в своём втором «Футуристическом манифесте наслаждения», вышедшем в 1913 году. Обе работы эти по женскому вопросу стали весьма популярны и были опубликованы во многих странах Европы, вызвав серьёзные дебаты и обсуждение в обществе. В то же время, желая сохранить творческую независимость, Сен-Пуант провозгласила в январе 1914 года в журнале Hansard: «Я не футуристка, я вообще никто, и не принадлежу ни к одной школе».

В мае 1913 года трилогия «Театр женщины» публикуется в принадлежавшем Канудо художественном журнале Montjoie!. В том же году она создаёт театральную постановку-перформанс «Метахория» (La Métachorie), которую характеризует как «полное смешение искусств». Прошедшую 20 декабря 1913 года в театре Леона Пуаре (на Елисейских полях) «Метахорию» в прессе охаректеризовали как «комбинацию света, звука, танца и поэзии». В 1917 году Сен-Пуант презентирует «Метахорию» в нью-йоркской Метрополитен-опера.

С началом Первой мировой войны Р.Канудо, Г.Аполлинер и Блез Сандрар агитируют живущих в Париже иностранных деятелей искусства выступить на стороне Франции. Канудо вступает во французскую армию и отправляется воевать в Македонию. В. Сен-Пуант служит при Красном Кресте и параллельно работает секретарём у О.Родена. В 1916 году она, в сопровождении Вивьена Постеля и Даниеля Шенвьера уезжает в Испанию и проводит лето в окрестностях Барселоны, в коммуне художников кружка Ф.Пикабия. В ноябре того же года они уезжают в США. Здесь В. де Сен-Пуант интересуется хореографией, а также проводит ряд выступлений по всей стране о творчестве незадолго до этого скончавшегося О.Родена.

В 1918 году она возвращается во Францию — через Марокко, где принимает ислам. Приехав в Париж, Валентине не удаётся восстановиться в прежнем положении одного из интеллектуальных вождей женского движения. Отношения её с Канудо переходят в состояние обычной дружбы. В 1919—1924 годах она совершает несколько поездок на Корсику. Познакомившись с теософией Елены Петровны Блаватской, увлекается медитацией и создаёт теорию об особом «духе Средиземноморья», сплавляющем вместе Запад и Восток. В 1920 году в Маконе умирает мать писательницы, в 1923 году скончался также Р.Канудо. Во Франции её более ничего не удерживало, и в конце 1924, в сопровождении В.Постеля и своего нового любовника, Жана Канудо, В. де Сен-Пуант уезжает в Каир. Здесь она подключается к деятельности группы молодых писателей и литературных критиков, организует конференции, дебаты и театральные постановки, сотрудничает с рядом газет, читает лекции. В конце 1925 она в своей статье «Феникс, или возрождение Египта» обрушивается с критикой на политику Запада в отношении стран Ближнего и Среднего Востока, поддерживает исламские движения и арабских националистов, осуждает колониализм и культурную экспансию Запада. В 1927 году В. де Сен-Пуант пишет книгу о Сааде Заглуле, в 1928 — ещё одну, вышедшуюю во Франции «Правда о Сирии глазами очевидцев». Писательница выступала против французского колониализма и сотрудничала с коммунистическим движением. В 1928 году Валентина посещает Иерусалим и проводит два месяца в Ливане, однако при попытке вернуться в Египет — в связи со своей политической деятельностью — она получила отказ от местных властей. После протестов и подключения французского посла в Каире В. де Сен-Пуант всё же разрешено было вьехать в Египет. В 1930 году она знакомится с приехавшим в Каир Рене Геноном, ставшим впоследствии её другом.

В конце своей жизни писательница много времени уделяет религиозным вопросам, медитации и нетрадиционной медицине. Приняла арабское имя Равия Нур эд-Дин («Верная свету веры»). Скончалась в Каире и была похоронена по мусульманскому обряду на местном кладбище Эль-Имам Лейси.

Сочинения

Поэзия:

• Poèmes de la mer et du soleil (Поэмы моря и солнца), Messein-Vanier (1905)
• Poèmes d’orgueil (Поэмы гордости), Abbey & Figuiere (1908)
• L’Orbe pâle (Бледный шар), Eugene Figuiere (1911)
• Война, героическая поэма, Figuiere (1912)
• Караван снов, Week Egyptian, Cairo (1934)

Проза:

• Trilogie de l’Amour et de la Mort (Трилогия любви и смерти): Любовь (1906), Кровосмешение (1907), Смерть (1909), Vanier-Messein
• Une femme et le désir (Женщина и желание), Messein-Vanier (1910)
• La Soif et les mirages (Жажда и миражи), Figuiere (1912)
• Тайные связи, Messein Albert (1924)

Театральные постановки (избранное):

• Падение (one-act play, 1909)
• L’Ame impériale ou l’Agonie de Messaline (Дух империи, или агония Мессалины), трагения в трёх частях, Figuiere (1929)
• Le Théâtre de la Femme (Театр женщины) (1913)
• La Métachorie (Метахория) (1913)

Манифесты:

• Manifeste de la Femme Futuriste, 25 марта 1912
• Manifeste Futuriste de la Luxure, 11 января 1913

Монографии и эссе:

• Jacques Reboul, Notes on the morality of a «harbinger», Valentine de Saint-Point, Eugene Figuiere, Paris, 1912
• Henri Le Bret, Essay on Valentine de Saint-Point, Aloes, Nice, 1923
• Abel Verdier, seeking the truth, Paris, 1978
• A route west to east, Ph.D. in French literature, Paris 3, 1984
• Fawzia Zouari, the caravan of dreams, fictional biography, Olivier Orban, Paris, 1990
• Nancy Gaye Moore, Valentine de Saint-Point: «The woman full» and her quest for a modern tragic theater in the Agony of Messalina (1907) and the Métachorie (1913), Dissertation for the degree Doctor of Philosophy, Field of Theatre and Drama, Evanston, Illinois, 1997
• Mirella Bentivoglio and Franca Zoccoli, Women Artists of Italian Futurism: Almost Lost to History, Arts Midmarch Press, New York, 1997.
• Veronique Richard de la Fuente, Valentine de Saint Point, a poet in the forefront and Futuristic méditerranéiste Edition Albères, Ceret, 2003.

Литература

• Tate Etc. Summer 2009 (issue 16). Essay by Adrien Sina and Sarah Wilson. «Action feminine».
• Feminine Futures — Valentine de Saint-Point — Performance, Dance, War, Politics and Eroticism. Curated and edited by Adrien Sina, PERFORMA Biennial, New York, November 3, 2009 — January 7, 2010. Les presses du réel, November 2011.

Дополнения

• * [www.unknown.nu/futurism/lust.html Футуристический манифест наслаждений], 1913 (на англ. языке)

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Сен-Пуант, Валентина де

На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?