Скрижали Завета

Скрижа́ли Заве́та или Скрижали свидетельства (от ивр. ‏לוּחוֹת הַבְּרִית‏‎, лухот а-брит) — две каменные плиты, на которых, согласно Библии, были начертаны Десять заповедей.

Заключение Завета

Согласно Пятикнижию, Скрижали Завета были даны Моисею Богом на горе Синай. Десять заповедей («…наставление и заповедь, которые Я написал») были высечены на плитах «с обеих сторон, с той и с другой было на них написано. И скрижали эти было дело Божье, а письмена — письмена Божьи» (Исх. 32:15-16). Эти скрижали Моисей разбил, увидев поклонение народа золотому тельцу (Исх. 32:19). Впоследствии Моисей по Божьему велению высек из камня новые скрижали и поднялся с ними на гору второй раз (Исх. 34:1-4). На этих скрижалях Бог во второй раз написал те же Десять заповедей (Втор. 10:1-5). Скрижали Завета именуются также «скрижалями свидетельства» (Исх. 34:29), так как они свидетельствуют о Завете, заключенном Богом с народом Израиля.

Заключение Завета с еврейским народом происходило в три этапа.

1. Моисей поднялся на гору Синай, и Бог объявил ему первые Десять заповедей.

Весь народ видел громы и пламя, и звук трубы, и гору дымящуюся; и увидев то, народ отступил и стал вдали. И сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, чтобы нам не умереть. И сказал Моисей народу: не бойтесь; Бог пришёл, чтобы испытать вас и чтобы страх Его был перед вашим лицом, чтобы вы не грешили. И народ стоял вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог. (Исх. 20:18-21)

2. Затем Моисей вторично восходит на гору, где получает ещё много указаний, в частности, детальное описание как и из чего надлежит сделать Ковчег Завета, в котором потом надлежит хранить скрижали.

И Господь сказал Моисею: взойди ко Мне на гору и будь там; и дам тебе каменные скрижали, и закон и заповеди, которые Я написал для их научения. И Моисей встал с Иисусом, своим служителем, и Моисей пошёл на гору Божью, а старейшинам сказал: оставайтесь здесь, пока мы не возвратимся к вам; вот Аарон и Ор с вами; кто будет иметь дело, пусть приходит к ним. И Моисей взошёл на гору, и облако покрыло гору, и слава Господня осенила гору Синай; и облако покрывало её шесть дней, а в седьмой день Господь воззвал к Моисею из среды облака. Вид же славы Господней на вершине горы был перед глазами народа Израиля, как поедающий огонь. Моисей вступил в середину облака и взошёл на гору; и Моисей был на горе сорок дней и сорок ночей (Исх. 24:12-18)

И далее:«И когда Бог перестал говорить с Моисеем на горе Синай, дал ему две скрижали откровения, каменные скрижали, на которых было написано рукой Божьей.» (Исх. 31:18)

Спустившись с горы, он застал народ за поклонением золотому тельцу, и разбил скрижали. Левиты встали на сторону Моисея и убили всех, кто пропагандировал идею с тельцом.

3. После этих происшествий Господь вновь обратился к Моисею:

В то время сказал мне Господь: вытеши себе две скрижали каменные, подобные первым, и взойди ко Мне на гору, и сделай себе деревянный ковчег; и Я напишу на скрижалях те слова, которые были на прежних скрижалях, которые ты разбил; и положи их в ковчег. И сделал я ковчег из дерева ситтим, и вытесал две каменные скрижали, как прежние, и пошел на гору; и две сии скрижали [были] в руках моих. И написал Он на скрижалях, как написано было прежде, те десять слов, которые изрек вам Господь на горе из среды огня в день собрания, и отдал их Господь мне. И обратился я, и сошел с горы, и положил скрижали в ковчег, который я сделал, чтоб они там были, как повелел мне Господь. (Втор. 10:1-5)

Передача скрижалей — знаковый момент в истории народа. Считается, что с этого момента был заключен союз между Богом и еврейским народом. Согласно талмудической традиции, это событие произошло 10 тишрея по еврейскому календарю, в тот самый день, когда согласно библейскому установлению праздновался День Искупления (Йом Кипур) — один из наиболее священных еврейских праздников.

Поскольку заповеди установили завет, вполне вероятно, что они были высечены на обеих скрижалях. Это можно сравнить с дипломатическими договорами Древнего Египта, когда каждая из сторон получала свой экземпляр.

История Скрижалей

Скрижали Завета хранились в Ковчеге Завета, который находился в Скинии. Впоследствии Ковчег Завета был установлен Соломоном в построенном им Иерусалимском храме. По талмудической традиции, разбитые скрижали также хранились в Ковчеге и сыны Израиля носили их с собой, идя на войну. Царь Иосия (Иошияху), предвидя разрушение Храма, спрятал Ковчег со скрижалями, чтобы предотвратить их осквернение руками врагов.

Скрижали в культуре и искусстве

Слова шиврей лухот («обломки скрижалей») применялись к престарелым мудрецам, которым стала изменять память.

Изображение Скрижалей Завета стало излюбленным еврейским символом; его помещают над ковчегом со свитками Торы в синагоге; на нём обычно пишут первые десять букв еврейского алфавита или первые слова Десяти заповедей.

Согласно Талмуду, форма скрижалей — квадратная (или прямоугольная). Изображения скрижалей такой формы можно найти в старых изданиях еврейских книг. Однако под влиянием христианского искусства итальянского Ренессанса почти во всех странах скрижали Завета стали изображаться как страницы раскрытой книги дугообразной сверху формы (). Тем не менее многие раввины выступают против изображения скрижалей такой формы и иногда даже постановляют заменить уже существующее изображение скрижалей.

В переносном смысле — «то, что хранит» (т. е. куда заносят даты, памятные события, имена, идеи и т. п.)

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/13834 Скрижали Завета] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• Скрижали // Новая иллюстрированная энциклопедия. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2003. — Т. 17 Ск-Та. — С. 14. — 256 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-85270-209-9.

Шаблон:Ковчег завета

Отрывок, характеризующий Скрижали Завета

«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.