Соглашение о репарациях между ФРГ и Израилем

Соглашение о репарациях между Германией и Израилем (нем. Luxemburger Abkommen, ивр. ‏הסכם השִׁילּוּמִים‏‎) — подписано 10 сентября 1952 года и вступило в силу 27 марта 1953 года. По соглашению Германия должна была выплатить Израилю компенсацию за использование рабского труда во время Холокоста и компенсировать потерю собственности евреев.

Ход событий

В январе и марте 1951 года правительство Израиля направило ноты четырём державам, оккупировавшим территорию Германии. Поскольку в первые годы после войны евреи не хотели слышать о каких-либо контактах непосредственно с немцами, требование о возмещении было направлено четырём державам. Израиль требовал от Германии возместить расходы по приёму на своей территории 500 тысяч человек — беженцев из Европы. Расходы оценивались в размере 3 тысяч долларов на человека общей суммой в 1,5 млрд долларов. Кроме того, выдвигалось требование возместить потерю собственности в размере 6 млрд долларов.

США, Великобритания и Франция заявили, что они связаны с Германией Парижским репарационным договором и не могут требовать новых репараций. СССР проигнорировал требования.

В сентябре 1951 года канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, выступая в бундестаге, заявил о готовности обсудить возможность выплаты компенсаций. 26 октября 1951 года на встрече представителей международных еврейских организаций в Нью-Йорке под председательством президента Всемирного еврейского конгресса Наума Гольдмана была образована организация «Конференция по материальным претензиям евреев к Германии» (The Conference on Jewish Material Claims against Germany, Inc.; Claims Conference). В дальнейшем на переговорах «Конференция» выступала как самостоятельная сторона наряду с правительством Израиля.

10 сентября 1952 года было подписано соглашение, по которому Германия должна была выплатить в товарной форме Израилю 3 млрд марок в течение 14 лет. Средства инвестировались в основной капитал, сыграв важную роль в образовании израильской экономики. Выплаты были завершены в 1965 году. Кроме того, 450 млн марок (110 млн долларов) уплачивались «Конференции».

Протесты против соглашения

Оппозиция в Израиле выступала против заключения соглашения, считая, что таким образом будут прощены и забыты преступления нацистов.

Никакие деньги, по мнению противников получения репараций, не могут искупить убийство шести миллионов евреев, а потому евреи не должны принимать деньги от убийц своих братьев и сестер. Эту позицию сформулировал лидер парламентской оппозиции Менахем Бегин в своем знаменитом выступлении на иерусалимской площади Сион:

Глава еврейского правительства, ради наживы намерен поехать торговать честью народа Израиля и совершать сделку, которая запятнает еврейский народ вечным пятном позора… Каждый немец – это нацист. Каждый немец – это убийца!

На заседании в кнессете Бегин, сравнил Бен-Гуриона с римским прокуратором, а немецкие деньги – со статуей свиньи, которую греки внесли в Иерусалимский Храм. «Мы отдадим наши жизни! Мы оставим наши семьи, мы простимся с нашими детьми, но переговоров с Германией не будет!» – заявил Бегин.

Охрана кнессета, установила на крыше здания пулеметы, для защиты депутатов. До стрельбы дело не дошло. Хотя разъяренные противники получения репарации попытались атаковать кнессет, выбили стекла в его окнах и были жестоко разогнаны полицией.

См. также

• Индустрия Холокоста

Ссылки

• [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/Holocaust/reparations.html German Holocaust Reparations] (англ.)
• [www.claimscon.org/ Официальный сайт Claims Conference] (англ.)
• [www.eleven.co.il/article/13497 репарации немецкие] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Соглашение о репарациях между ФРГ и Израилем

– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.