Спешнев, Георгий Валерианович

Георгий Валерианович Спешнев
Дата рождения:	1912(1912)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	27 февраля 1987(1987-02-27)
Место смерти:	Катав-Ивановск, Челябинская область
Гражданство:	Российская империя, СССР
Род деятельности:	прозаик
Направление:	проза, словотворчество, звукописьмо
Жанр:	авангардизм (футуризм, заумь)
Язык произведений:	русский
[speshnev.wordpress.com v.wordpress.com]

Георгий Валерианович Спешнев (1912, Москва — 1987, Катав-Ивановск, Челябинская область) — писатель-авангардист в стиле русского футуризма и «зауми».

Биография

Потомок Николая Александровича Спешнева — одного из петрашевцев, который явился прототипом Николая Ставрогина из романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Отец — Валериан Алексеевич — московский нотариус. Мать — Зинаида Геннадьевна — дочь русского историка Г. Ф. Карпова. Георгий был третьим ребёнком (после Пантелеймона и Зинаиды). С 1923 г. жил в Тобольске, куда была выслана семья. Через некоторое время вернулся в центральную Россию, перешёл из журналистики в строительство. В 1941 году переехал в Челябинск, где прожил с семьёй семнадцать лет. В 1958 году был переведён на одно из предприятий города Катав-Ивановскa.

Семья

Жена — Зоя Васильевна Лебедева дети — Владимир, Ольга, Борис, Лев, Вера.

Литературное творчество

Писать начал в юном возрасте, когда оказался в Москве. На него оказали воздействие футуристы в целом, и В. Маяковский с В. Хлебниковым в частности. Своё первое литературное произведение уничтожил, затем частично восстановил. Большинство работ никогда не были опубликованы в связи с их «антисоветским» стилем и содержанием. Охарактеризовать этот стиль можно как «антиэстетика» с её «антиметафорами» и «антиметром». Сам автор в своём послании «Моим детям, а может быть издателям» характеризует свою художественную работу как метароман — строительство одного глобального произведения по кирпичикам, которые он складывал «в стол» на протяжении почти всей своей жизни. Он, в связи с обстоятельствами того времени, мало общался с собратьями по литературному цеху, посему воспоминаний современников не сохранилось.

После смерти Георгия Валериановича в 1987 году осталось обширное литературное наследие, лишь частично опубликованное. Фрагмент его работ вышел посмертно в «[hylaea.ru/56-vestnik_obshcestva_velimira_hlebnikova._vip._1.html Вестнике Общества Велимира Хлебникова]» в 1999 году. В книге Сергея Бирюкова «Амплитуда авангарда» (2014) Георгию Спешневу посвящена отдельная глава, его творчество рассмотрено также в диссертации С. Бирюкова «Формообразующие стратегии авангардного искусства в русской культуре XX века».

Произведения

Собрание сочинений «Личное дело или Обнова» Г. Спешнев создавал всю жизнь, собирая его из отдельных самостоятельных произведений. Собрание состоит из трёх сводов и тринадцати сборников.

Собрание условно делится на 2 части. Первая часть — «Любовные игры нашего века» — представляет собой китч-роман. Вторая часть — «Словесные игры не нашего века». Своды состоят из отвлечённых словесных образов и умозрительных построений.

из «Лишней книги»:

«... Почти всё, написанное мной, объединено в этом произведении. Оно составлялось постепенно из написанных в разное время вещей, Поэтому-же каждое его подразделение, являясь частью целого, имеет ещё и своё самостоятельное значение. Всё произведение состоит из состоит из 2 частей. В первой части 3 сводов, во второй — 7.

Своды делятся на на сборники, сборники на свитки, свитки на столбцы, большинство столбцов ёще делится на пронумерованные римскими цифрами подборки, подборки на стихи пронумерованные арабскими цифрами. Во второй части есть дополнительное деление глав на полуглавы.

В первом своде (2 части) собраны написанные в молодости экспериментальные вещи.

Второй свод написан в пожилом возрасте и предстовляет собой как-бы самообозрение.

В третьем и четвёртом сводах собраны вещи, написанные в разное время и первоначально задуманные как самостоятельные.

Остальные своды написаны по общему плану, как необходимое продолжение и завершение ранее написанных сводов.

Все эти пояснения нужны только потому, что строение моего сочинения не менее важно, чем само содержание. (Они не существуют друг от друга. Да есть ли ....... содержание, которое можно было отделить от строения? Писатель, как и зодчий, только строит здание, а в нём поселяется читатель.)»'

Ссылки

• Бирюков С. [metapoet.narod.ru/doos/amsterdam.htm Неизвестный авангардист (О Георгии Спешневе)] // Russian Literature. — Amsterdam, 2005. — Vol. 57, № 3-4. — P. 292-315.
• [www.chernovik.org/main.php?main=find&first=24&nom=21&nom_f=16&id_f=8&start=0&filtr=f_avt&f_text=%C3%E5%EE%F0%E3%E8%E9%20%D1%EF%E5%F8%ED%E5%E2 www.chernovik.org/main.php?main=find&first=24&nom=21]

Отрывок, характеризующий Спешнев, Георгий Валерианович

Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.