Сторонкин, Алексей Васильевич

Сторонкин Алексей Васильевич
Дата рождения:	9 (22) октября 1916(1916-10-22)
Место рождения:	Петроград, Российская империя
Дата смерти:	14 июня 1994(1994-06-14) (77 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская Федерация
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	химик
Учёная степень:	доктор химических наук (1948)
Учёное звание:	доцент
Альма-матер:	ЛГУ имени А. А. Жданова
Награды и премии:

Алексей Васильевич Сторо́нкин (1916—1994) — советский физикохимик, основатель кафедры теории растворов (в дальнейшем переименованной им в кафедру химической термодинамики и кинетики) химического факультета ЛГУ. Создатель школы термодинамики. Автор фундаментального труда «Термодинамика гетерогенных систем». Член ВКП(б) с 1945 года.

Биография

А. В. Сторонкин родился 9 (22 октября) 1916 года в семье рабочего, токаря петроградского завода Василия Ниловича Сторонкина, происходившего из крестьян деревни Никольское Ящинской волости Вышневолочского уезда Тверской губернии, в советское время — токаря-лекальщика Машиностроительного завода им. К. Маркса. В. Н. Сторонкин, был большим тружеником, человеком пытливого ума, изобретателем, автором нескольких книг по токарному делу, кавалером ордена Ленина. Мать Алексея Васильевича, Пелагея Петровна, происходила из купеческой семьи.

• 1936 — поступил в ЛГУ
• 1940 — с отличием окончил химический факультет ЛГУ
• 1941, с июня месяца офицер химической службы в РККА в составе 42-й армии
• 1948 — доктор химических наук
• 1950 — профессор кафедры физической химии ЛГУ
• 1950, с 23 января — исполняющий обязанности проректора ЛГУ по учебной работе
• 1950, с 14 февраля — зав. кафедрой электрохимии хмифака ЛГУ (до 9 августа 1951 года)
• 1950, с 6 декабря — проректор ЛГУ по научной работе (до 15 января 1952 года)
• 1951, с 9 августа — заведующий кафедрой теории растворов химфака ЛГУ
• 1952 — члена Ленинградского областного комитета КПСС
• 1952, с 11 октября — директор музея-архива им. Д. И. Менделеева (ЛГУ; до 20 февраля 1958 года)
• 1953 — депутат Ленинградского городского Совета
• 1958, с 20 февраля — директор Научно-исследовательского химического института (ЛГУ)
• 1967—1969 — издал двухтомную монографию «Термодинамика гетерогенных систем»

Умер 14 июня 1994 года в Санкт-Петербурге.

Сознательная творческая жизнь только началась. Можно было бы сделать очень многое. Я бы подарил термодинамике, химии чудесные вещи. Война застала меня в том счастливом состоянии, когда я уверился в своих силах, в своих способностях работать творчески, создавать новое. Ведь какое наслаждение находить ответы на ещё нерешённые вопросы, раздвигать границы человеческого знания.

— Из военного дневника А. В. Сторонкина. 27.XII.1941

Научная и педагогическая деятельность

В ЛГУ Алексей Васильевич Сторонкин учился одновременно на физическом и химическом факультетах (1936—1940). Ещё в середине 1930-х годов труды Дж. У.Гиббса, Д. П. Коновалова и М. С. Вревского дали ориентацию самосознанию учёного, но война остановила движение по избранному пути в самом его начале.

Концентрация нереализованного была настолько высока, что сразу после войны за два года Алексей Васильевич подготовил кандидатскую диссертацию (экспериментальную, по термодинамике водно-глицериновых растворов HCl — руководитель профессор Б. П. Никольский), но удостоен был докторской степени, так как самостоятельно к защите представил вторую — теоретическую «Об условиях термодинамического равновесия многокомпонентных систем». Она легла в основу вышедшей в 1948 году одноимённой монографии, где получили развитие исследования Гиббса-Коновалова о связи температуры, давления и состава сосуществующих фаз.

Учёным дан вывод обобщенного дифференциального уравнения Ван-дер-Ваальса, которое стало теперь фундаментом всей теории многокомпонентных гетерогенных систем — уравнение Сторонкина—Ван-дер-Ваальса. Такое же значение имеет обобщение законов Коновалова-Вревского. Тщательному анализу подверглись условия распространения законов бинарных систем — на многокомпонентные.

Законы Д. П. Коновалова описывают изменения состояния систем при изобарических и изотермических условиях, устанавливают связь между изменениями давления или температуры сосуществующих фаз и изменениями состава одной из фаз при указанных условиях.

Законы же М. С. Вревского описывают изменения состояния систем, когда на изменения составов последних наложены ограничения в виде условия равенства состава одной из сосуществующих фаз или условия равенства состава сосуществующих фаз. Они, следовательно, устанавливают связь между изменениями давления или температуры и изменениями состава при указанных ограничениях последних.

— А. В. Сторонкин. О выводах и границах применимости законов М. С. Вревского

Всё это привлекло внимание широкого круга физикохимиков. Сведущие в термодинамике, дали высочайшую оценку прорыву молодого одарённого учёного, а Ленинград стал одним из мировых центров передовых исследований в области термодинамики и её приложений. В 1950 году А. В. Сторонкину присуждена Сталинская премия.

Тогда же он приступил к активной педагогической деятельности, в 1951 г. на химфаке ЛГУ А. В. Сторонкиным была основана кафедра теории растворов, он формирует и читает ряд новых курсов по теории растворов и гетерогенных систем, им организован научный семинар. Вместе с первыми своими учениками (М. П. Сусаревым, А. Г. Морачевским, Н. П. Маркузиным) он продолжает исследования равновесий жидкость—пар и жидкость—жидкость, начинает изучение систем раствор (расплав)—твердая фаза (с участием М. М. Шульца, И. В. Васильковой и др.).

Но главным делом было создание современного варианта термодинамики гетерогенных систем (выразившегося затем фундаментальной монографией).

В трудах А. В. Сторонкина и его учеников при рассмотрении конкретных задач особенно широко и разносторонне применяются условия устойчивости Гиббса, выраженные математически в различных формах неравенств, как следствия экстремума термодинамических потенциалов (минимума) и энтропии (максимума) при равновесии в соответствующих условиях. Получают развитие многие важные для практики направления химической термодинамики. Детальная разработка термодинамики трёхкомпонентных двух- и трёхфазных систем различных типов, важнейшей для методики разделения смесей. Связь формы изотерм растворимости твёрдых и жидких фаз с характеристиками взаимодействия компонентов, зависимости изменения химических потенциалов компонентов на изотермах сосуществующих фаз, методы расчёта химических потенциалов твёрдых растворов по данным о растворимости последних, изучение термодинамики процессов открытого испарения и азеотропных свойств трёхкомпонентных систем, развитие теории критических явлений — далеко не полный перечень основных направлений теоретических и больших экспериментальных исследований, выполненных под руководством А. В. Сторонкина. Широкое применение полученные результаты нашли и в теории поверхностных явлений.

Мой старший товарищ, у которого я много учился — профессор А. В. Сторонкин — в своё время создал очень активный научный коллектив. Это было после войны. Мы с ним демобилизовались из армии. Организовалась дружная компания, которая по−молодому задорно, но глубоко и широко осваивала методы термодинамики. И было очень много нового открыто в этой старой области. Тогда широким фронтом пошла термодинамика в химию как метод расчёта и предсказания сложных химических процессов.

— Из беседы Виктора Сидорова с академиком М.М.Шульцем.

Учёный прилагал усилия к повышению уровня преподавания. Помимо своего основного курса «Термодинамика гетерогенных систем» А. В. Сторонкин, будучи блестящим лектором, разработал и первым стал читать химикам статистическую физику, механику и термодинамику необратимых процессов, совершенствовал и вел много лет курс химической кинетики. Объединив вокруг себя способных и деятельных учеников, А. В. Сторонкин создает мощную термодинамическую школу, с которой можно сравнить разве что школу Ван-дер-Ваальса.

Своим ученикам А. В. Сторонкин рекомендовал изучать основы термодинамики непосредственно по работам Гиббса и Ван-дер-Ваальса (литературные суррогаты не признавались), хотя, как известно, чтение Гиббса напоминает подчас работу дешифровщика. В работе Гиббса «О равновесии гетерогенных веществ» по сути содержится строгий (хотя лишь словесный, без формул) вывод сокращенного принципа Ле Шателье-Брауна (не путать с принципом смещения равновесия Ле Шателье!). Этому посвящена статья А. И. Русанова и М. М. Шульца (1960).

Школа А. В. Сторонкина

А. В. Сторонкин и И. В. Василькова разработали методы расчета поверхности ликвидуса тройных систем, эвтектических и перитектических линий, составов и температур кристаллизации тройных эвтектик и перитектик по данным о компонентах и соответствующих бинарных системах. В экспериментальных работах, проводившихся в тесном сотрудничестве с работниками кафедры химической термодинамики и кинетики (Ю. А. Федоров, М. Д. Пятунин и др.), изучено более 100 тройных систем.

Плодотворным было сотрудничество А. В. Сторонкина с М. М. Шульцем, который, с одной стороны, проводя широкие исследования электрохимии стекла, внес термодинамику необратимых процессов в теорию ионоселективных электродов, а с другой — решил (совместно с А. В. Сторонкиным) ряд общих вопросов термодинамики гетерогенных систем: 1) распространение условий устойчивости, выведенных Гиббсом для гомогенных систем (фаз), на гетерогенные системы (в частности, условия симбатности химического потенциала и молярной доли компонента в гетерогенной системе при постоянстве температуры, давления и отношений молярных долей других компонентов); 2) разработка «метода третьего компонента», позволяющего исследовать термодинамические свойства двух- и трехкомпонентных твердых растворов по данным об их равновесных составах и химическом потенциале только одного из компонентов; 3) формулировка закона, аналогичного закону Гиббса-Коновалова, для экстремумов химического потенциала, когда составы двух сосуществующих фаз и фигуративная точка компонента, чей химический потенциал проходит через экстремум, должны отображаться линейной комбинацией на диаграмме состояния (если речь идет о тройной системе, то они лежат на одной прямой в треугольнике Гиббса). Активно поддерживал А. В. Сторонкин развитие pH-метрии. Об этом говорят многие документы в архиве М. М. Шульца, относящиеся к периоду деятельности А. В. Сторонкина в качестве директора НИХИ ЛГУ.

М. П. Сусарев и его аспиранты и сотрудники (Л. С. Кудрявцева, А. Н. Мариничев, А. Н. Горбунов) сформулировали правила, позволяющие выявлять концентрационные области тройных и четверных азеотропов и их температурные смещения по данным об азеотропах в системах с меньшим числом компонентов, разработали ряд новых и практически важных термодинамических методов, например, таких, как метод термодинамической проверки данных о фазовых равновесиях с участием идеального пара и метод расчета изотермического равновесия жидкость—пар в тройных системах по данным о бинарных системах. М. П. Сусарев разработал известный экспериментальный метод определения свойств равновесного пара — метод струи инертного газа.

А. Г. Морачевский совместно с А. В. Сторонкиным обобщил законы Вревского на многокомпонентные и трехфазные системы (смещение составов тройных азеотропов, бинарных и тройных гетероазеотропов), рассмотрел проявления первого закона Коновалова в многокомпонентных системах, разработал методы прогнозирования фазовых равновесий в многокомпонентных системах. Вместе с В. П. Белоусовым и М. Ю. Пановым он провел широкие калориметрические исследования и обобщил данные о тепловых свойствах растворов незлектролитов. В лаборатории А. Г. Морачевского изучены термодинамические свойства систем спирты-вода, кетоны-вода, углеводороды-спирты и разбавленных водных растворов неэлектролитов, а также равновесия жидкость—пар.

Н. А. Смирнова (ныне член-корреспондент РАН) основала в лаборатории А. Г. Морачевского молекулярно-статистическое направление исследования флюидных систем. Ей принадлежат новые варианты решеточных квазихимических моделей молекулярных растворов, численное моделирование объемных и поверхностных свойств жидкости методом Монте-Карло (совместно с Е. М. Пиотровской), разработка методов расчета фазовых равновесий в многокомпонентных системах, включая нефтегазовые смеси, в широком интервале температур и давлений.

Интересные работы ведутся в области жидкокристаллических систем: калориметрическое изучение фазовых переходов и энтальпии смешения, разработка молекулярно-статистических моделей нематических термотропных жидких кристаллов, систем жидкий кристалл-изотропный растворитель (Е. П. Соколова). В. Т. Жаровым было развито одно из важнейших направлений термодинамики А. В. Сторонкина — теория открытых фазовых процессов (она указывает, например, изменение состава раствора в ходе его открытого испарения). Сначала Ю. В. Гуриковым (также учеником А. В. Сторонкина), а потом В. Т. Жаровым решалась задача отыскания нелокальных закономерностей диаграмм открытых фазовых процессов (математически сводящаяся к подсчету и анализу особых точек), но только последнему удалось это сделать в общем виде (для систем с любым числом компонентов), — он использовал качественную теорию дифференциальных уравнений и топологию Пуанкаре. Тем самым В. Т. Жаров установил все возможные типы диаграмм открытых фазовых процессов, дал их классификацию и простые методы идентификации, что имеет исключительное значение для теории дистилляции и ректификации. В эту важную область, развитую ранее И. II. Бушмакиным, Н. П. Лутугиной, В. В. Коганом и др., В. Т. Жаровым внесен фундаментальный вклад.

В 1988 году преемником А. В. Сторонкина в руководстве университетской кафедрой стал В. К. Филиппов — человек, удивительно преданный термодинамике. Про него, как и про В. Т. Жарова, можно сказать, что, будучи химиком, он совершил «математический подвиг», переформулировав термодинамику А. В. Сторонкина в метрике энергии Гиббса (1975 г.). Благодаря чему вид термодинамических уравнений для многокомпонентных систем резко упрощается. В дальнейшем В. К. Филиппов (частично вместе с М. М. Шульцем) решил целый ряд задач термодинамики тройных систем, относящихся к взаимному расположению изопотенциалы и обобщенной ноды, изопотенциал двух и трех соединений, установил связь между химическими потенциалами компонентов при различных способах изменения состава раствора, развил методы расчета изменения энергии Гиббса при образовании соединения в водно-солевых системах по данным о фазовых равновесиях. В каждом выпуске основанного А. В. Сторонкиным в 1971 г. регулярного издания «Вопросы термодинамики гетерогенных систем и теории поверхностных явлений» обстоятельные статьи В. К. Филиппова занимали видное место, а в девятом томе он был уже и ответственным редактором.

С 1991 по 1994 год кафедру А. В. Сторонкина (переименованную им в кафедру химической термодинамики и кинетики) возглавлял Н. П. Маркузин. Им решен (совместно с учениками — В. Д. Плехоткиным, Л. М. Павловой, В. П. Сазоновым, В. А. Соколовым, Б. И. Горовцем и частично при участии А. В. Суворова) ряд вопросов, связанных с неидеальностью пара в гетерогенных равновесиях для случая, когда в паре протекают обратимые реакции, даны схемы расчета констант равновесия реакций и вириальных коэффициентов по данным о равновесии фаз. Другое направление — изучение равновесий в многокомпонентных расслаивающихся системах; анализ расположения нод и формы бинодалей тройных растворов при их контакте двумя некритическими, критической и некритической или двумя критическими точками правила взаимного расположения кривых равновесий жидкость—пар и жидкость—жидкость—пар в их общих точках; исследование локальной структуры фазовых диаграмм в окрестности критических точек в случае однократного и полного вырождения матрицы устойчивости.

На кафедре возникло кинетическое направление, возглавленное В. Т. Жаровым. Работы в этом направлении совмещают две стороны учения о химическом процессе — термодинамику и кинетику. О. К. Первухиным (заведующий кафедрой с 1994 по 1999 год) разработана термодинамика гетерогенного равновесия в N-компонентной двухфазной системе с необратимой химической реакцией, причем переменными состава являются количества N-1 веществ в момент смешения (брутто-моли) и химическая переменная, то есть величины, в явном виде учитывающие специфику открытой реагирующей фазы; им же разработан кинетический метод парциальных молярных скоростей.

Характерная сторона научного творчества А. В. Сторонкина и его школы — широкое применение условий устойчивости, которые, наряду с условиями равновесия, образуют основу химической термодинамики. Ряд новых результатов в этом направлении получен А. М. Тойкка (с 1999 зав. кафедрой химической термодинамики и кинетики), разработавшим на основе условий устойчивости термодинамические методы расчета ограничений на свойства многокомпонентных систем по данным о подсистемах; кроме того, им установлены некоторые новые формы термодинамических неравенств для систем, подчиненных различным условиям (например, при наличии или отсутствии фазовых или химических процессов).

Работы в области термодинамики водно-солевых систем, начатые В. К. Филипповым, продолжены его учениками. Н. А. Чарыков развивает расчетные и теоретические методы исследования природных водно-солевых систем, а также других классов систем, в частности полупроводниковых и включающих фуллерены.

А. И. Русанов (ныне академик), также принадлежа к школе А. В. Сторонкина, дал ответвление в сторону термодинамики поверхностных явлений. Термодинамические соотношения поверхностных характеристик проистекают из уравнения адсорбции Гиббса, или, следуя идее Ван-дер-Ваальса, из уравнения поверхностного слоя конечной толщины, куда может быть введен весь формализм термодинамики Ван-дер-Ваальса—Сторонкина. Из наиболее заметных результатов можно отметить обобщенное правило фаз (классическое правило фаз Гиббса подразумевает наличие только плоских поверхностей), обобщенное уравнение адсорбции Гиббса (для случая анизотропной поверхности и наличия внешнего электрического поля), обобщенное уравнение Юнга для краевого угла смачивания (с учётом линейной свободной энергии), обобщенный принцип Гиббса–Кюри (с учётом вращательной составляющей свободной энергии тела), аналоги законов Коновалова для поверхностных явлений. Многолетний цикл работ по термодинамике гетерогенной нуклеации на заряженных и нейтральных частицах проводился совместно с Ф. М. Куни (основатель кафедры статистической физики в СПбГУ, автор известного учебника), видный представитель петербургской термодинамической школы. Общие ученики А. И. Русанова и Ф. М. Куни (В. Л. Кузьмин, Е. Н. Бродская и др.) также участвовали в этих работах. Подо6но тому как дистилляция основана на разнице составов жидкости и пара, методы поверхностного разделения основаны на разнице составов раствора и поверхностного слоя. Если поверхностный слой непрерывно отделяется от системы (например, в виде пены), то такой процесс подобен открытому фазовому процессу и его теория может быть построена сходным образом (однократное пенное разделение аналогично дистилляции, а процесс пенного фракционирования-ректификации). В основе теории лежат анализ линий поверхностного разделения (по которым меняется состав раствора) на диаграмме состояния, соотношение диаграмм поверхностного разделения и поверхностного натяжения, классификация тех и других (работа выполнена при участии С. А. Левичева и В. Т. Жарова). Особое значение методы поверхностного разделения имеют для выделения и очистки поверхностно-активных веществ, которые, как известно, резко понижают поверхностное натяжение растворов. Другое их свойство — мицеллообразование, стало предметом термодинамического изучения в последние годы.

Термодинамическая школа Санкт-Петербургского университета, одна из виднейших в России и мире, отмечена признанием научной общественности. Достойно упоминания, что столетие правила фаз отмечалось в Ленинградском университете (1976 г.), а в юбилей гиббсовской теории капиллярности в Ленинграде была организована Всесоюзная конференция (1978), труды которой вошли в международное издание, посвященное этому событию. Менделеевские дискуссии также проводятся в основном в Санкт-Петербургском университете. Продолжается выпуск «Вопросов термодинамики гетерогенных систем и теории поверхностных явлений». До последних дней руководства М. М. Шульца Институт химии силикатов РАН развивал плодотворное сотрудничество с кафедрой химической термодинамики и кинетики СПбГУ.

В 1967—1969 годах А. В. Сторонкин издал двухтомную монографию «Термодинамика гетерогенных систем», во многом предначертавшую пути современного развития термодинамического метода, которое стало возможным благодаря и его деятельности. В 1969 г. профессор А. В. Сторонкин за этот фундаментальный труд был удостоен Университетской премии в области физики.

Много сделал Алексей Васильевич для изучения и сохранения наследия Д. И. Менделеева. В пору, когда он был директором музея-архива Д. И. Менделеева (ЛГУ), при его непосредственном участии была сформирована хорошо осмысленная и содержательная экспозиция этого уникального центра истории естествознания. Единственный, кто сумел полноценно, идейно и практически продолжить начатое А. В. Сторонкиным на этом поприще был, конечно, профессор Роман Борисович Добротин. Перу А. В. Сторонкина принадлежат аналитические статьи о научном творчестве Д. И. Менделеева, Д. П. Коновалова и М. С. Вревского (в том числе в соавторстве с Р. Б. Добротиным и др.).

Учениками Алексея Васильевича Сторонкина ещё пишется его научная биография, пока не издана полная библиография учёного, на этом фоне очень ценной явилась публикация военных дневников А. В. Сторонкина, осуществлённая О. К. Первухиным в журнале Санкт-Петербургского университета в 2000 году.

Награды и научное признание

• орден Трудового Красного Знамени
• орден «Знак Почета»
• орден Отечественной войны II степени (6.11.1985)
• орден Красной Звезды (4.12.1944)
• Сталинская премия третьей степени (1951) — за научную работу «Об условиях термодинамического равновесия многокомпонентных систем» (1948)
• 1954 — университетская премия I степени
• 1970 — университетская премия I степени в области физики
• заслуженный работник Высшей Школы СССР
• заслуженный деятель науки РСФСР
• XXXIII Менделеевский чтец — 24.III.1977
• знак «Ветеран Красносельской Краснознаменной 125 стрелковой дивизии им. Кутузова»

Почётные грамоты

• 1967 — За педагогическое мастерство, Ученый совет ЛГУ
• 1969—150 лет университета, Ученый совет ЛГУ
• 1969 — Министерство Высшего и среднего специального образования РСФСР, 150 лет университета
• 1978 — Советского комитета ветеранов войны (подписана А.Маресьевым), за героико-патриотическое воспитание молодёжи, За высокое педагогическое мастерство и подготовку научных кадров
• 1980 — Ученый совет ЛГУ, Министерства Высшего и среднего специального образования РСФСР, как член редколлегии Вестника ЛГУ
• 1986 — За заслуги перед Университетом

Источники

• [www.chem.spbu.ru/~chemtherm/pdf/school.pdf А. И. Русанов, М. М. Шульц. Химическая термодинамическая школа Санкт-Петербургского университета.]
• Архив кафедры химической термодинамики и кинетики химического факультета Санкт−Петербургского государственного университета — сведения любезно предоставлены бывшим заведующим кафедрой (1994−1999) кандидатом химических наук Олегом Константиновичем Первухиным.

Отрывок, характеризующий Сторонкин, Алексей Васильевич

Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.