Трюггви Олафссон
| Трюггви Олафссон Tryggvi Óláfsson | ||
| ||
|---|---|---|
| 935 — 963 | ||
| Предшественник: | Олаф Харальдссон Гейрстадальф | |
| Преемник: | Харальд II Серая Шкура | |
| ||
| 955 — 963 | ||
| Предшественник: | Хакон I Добрый | |
| Преемник: | Харальд II Серая Шкура | |
| Рождение: | между 925 и 935 | |
| Смерть: | 963 мыс Сотанес, Вик | |
| Род: | Хорфагеры | |
| Отец: | Олаф Харальдссон Гейрстадальф | |
| Супруга: | Астрид Эриксдоттир | |
| Дети: | Ингеборга Трюггведоттир Олаф I Трюггвасон | |
Трюггви Олафссон (род. между 925 и 935 — ум. в 963 году, мыс Сотанес, Вик) — норвежский конунг, сын Олафа Гейрстадальфа, внук первого великого конунга Норвегии Харальда Прекрасноволосого. Конунг Вингулмарка, Ранрики и Викена (Вика)[1].
Биография
Впервые упоминается в Саге о Харальде Прекрасноволосом Снорри Стурлусона. В 927 году был убит конунг Вестфольда Бьёрн Мореход, и новым конунгом стал его брат Олаф Харальдссон Гейрстадальф, отец Трюггви. Сказано, что Олаф Гейрстадир воспитывал Трюггви вместе со своим племянником Гудрёдом Бьёрнссоном, сыном покойного конунга. По традиции саг, сказано, что «мало кто был так крепок и силен, как Трюггви»[2]. Весной 934 года конунг Эйрик Кровавая Секира, ведя борьбу с братьями за единоличную власть, победил в битве Олафа Гейрстадальфа. После смерти отца Трюггви бежал в Оппланн.
После свержения Эйрика Кровавой Секиры, Трюггви и его двоюродный брат Гудрёд получили от нового правителя Норвегии, Хакона Доброго владения, которыми прежде владели их отцы: Трюггви — Вингулмарк и Ранрики, а Гудрёд — Вестфольд. На время малолетства обоих конунгов к ним также были приставлены советники — «благородные и умные мужи». Также Хакон вернул старые условия владения землями — конунгам причиталась половина собираемых налогов, вторую половину они обязывались отправлять в столицу.
Около 954 года (по саге — осенью того года, когда скончался Эйрик Кровавая Секира) Трюггви Олафссон ходил в викингский поход в Ирландию и Шотландию[3]. Весной следующего, 955 года Хакон Добрый поручил Трюггви Олафссону управление Виком. С середины 950-х годов начинается борьба за власть в Норвегии между Хаконом Добрым и целой коалицией его противников во главе с сыновьями Эйрика Кровавой Секиры. Трюггви, поддерживавший Хакона, неоднократно сходился с противниками в битвах, победа в которых доставалась то одной, то другой стороне. Известно о нападениях противников на Вик, а также о нападениях войск Трюггви на Халланд и Сьяланд.
После гибели Хакона Доброго в 961 году в битве у Фитьяра новым великим конунгом стал сын Эйрика Кровавой Секиры, Харальд II Серая Шкура, который фактически правил совместно с матерью, Гуннхильд Матерью Конунгов, и братьями Гуттормом, Гудрёдом, Сигурдом, Рагнфрёдом и другими. В первую же зиму своего правления Харальд с братьями начал переговоры со своими главными противниками — Трюггви и Гудрёдом Бьёрнссоном. По итогам переговоров Харальд Серая Шкура оставил в подчинении у конунгов-противников те территории, которыми они владели ранее. Впоследствии они встретились еще раз, вновь решив «поддерживать дружбу»[4].
Тем не менее, конфликт между Трюгвви и Харальдом Серая Шкура не мог не возникнуть. Трюггви и Гудрёд Бьёрнссон контролировали большую и очень важную территорию — Вик. Весной 963 года между братьями Харальдом II Серой Шкурой и Гудрёдом Эйрикссоном произошел конфликт, после того, как на традиционном прощальном (перед походом) пиру один из присутствовавших заявил, что Харальд во всём превосходит своего брата. Гудрёд отправился в поход один, без брата. Собирая войска, он направил послание Трюггви Олафссону с требованием присоединиться к походу. Двое конунгов встретились недалеко от мыса Сотанес в Вике, но во время переговоров воины Гудрёда неожиданно набросились на Трюггви и убили его[4].
После смерти Трюггви Харальд II и его братья присоединили к своим владениям Вик.
Семья
Женой Трюггви Олафссона была Астрид Эйриксдоттир, дочь «могущественного мужа» Эйрика Бьодаскалли из Опростадира (в Оппланне). При жизни Трюггви Астрид родила девочку, Ингеборгу, которая впоследствии была замужем за ярлом Рагнвальдом Ульвссоном, двоюродным братом короля Швеции Олафа Шётконунга и дядей княгини Ингигерд. В этом браке родились Ульв Рагнвальдссон и Эйлив Рагнвальдссон (оба были на русской службе).
Сын Трюггви Олафссона, Олаф Трюггвасон, родился, согласно саге, вскоре после смерти отца[5]. Впрочем, есть версия, что Олаф родился, когда его отец был еще жив — об этом свидетельствует тот факт, что Олаф получил имя по деду (а не по отцу, как «посмертные» дети), об этом свидетельствуют и другие источники[6].
Напишите отзыв о статье "Трюггви Олафссон"
Примечания
- ↑ [snl.no/Tryggve_Olavsson Tryggve Olavsson — Store norske leksikon (на норвежском).]
- ↑ [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/harald-harf/ru.html Сага о Харальде Прекрасноволосом.]
- ↑ [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/hakon-g/ru.html Сага о Хаконе Добром.]
- ↑ 1 2 [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/harald-grafel/ru.html Сага о Харальде Серая Шкура.]
- ↑ [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/olaf-tr/ru.html Сага об Олаве сыне Трюггви.]
- ↑ [norse.ulver.com/src/konung/heimskringla/olaf-tr/ru.html#_edn1 Сага об Олаве сыне Трюггви — Примечания.]
Отрывок, характеризующий Трюггви Олафссон
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
