Убийство Улофа Пальме

Убийство Улофа Пальме (швед. Palmemordet) — нераскрытое убийство премьер-министра Швеции Улофа Пальме, совершённое 28 февраля 1986 на центральной улице Стокгольма Свеавэген. В тот день Улоф со своей женой Лисбет возвращались поздно вечером из кинотеатра «Гранд», расположенного в доме номер 45 на улице Свеавэген (швед. Sveavägen). При них не было телохранителей, так как Пальме любил ходить по городу без них. Когда супруги подошли к перекрёстку с улицей Туннельгатан, к ним подошёл одинокий мужчина, который дважды выстрелил из револьвера марки «Смит-Вессон».

Основным подозреваемым долгое время являлся Кристер Петтерссон (1947—2004), однако в суде его причастность не была доказана и был вынесен оправдательный приговор.

Дело по обвинению Кристера Петтерссона

В декабре 1988 года по обвинению в убийстве Пальме был арестован Кристер Петтерссон — неуравновешенный человек без определённых занятий, замеченный в употреблении наркотиков. Он был связан с уголовником Ларсом Тингстрёмом (швед. Lars Tingström) по прозвищу Подрывник, с которым подружился в тюрьме. Было известно, что между ними существовала договорённость о том, что если Подрывник снова окажется в тюрьме (что и произошло), то Петтерссон отомстит за него так, что это войдёт в историю. При этом оба друга ненавидели Пальме.

Лисбет Пальме опознала Петтерссона. Суд признал его виновным в убийстве и приговорил к пожизненному заключению. Однако кассационный суд в 1989 году отменил приговор за недостаточностью доказательств: отсутствовало орудие преступления, а позиция обвинения строилась главным образом на свидетельствах о нахождении Петтерссона в районе, где произошло убийство, в момент его совершения. Тем не менее, в интервью одной из газет Петтерссон затем признался в убийстве Пальме.

Подрывник умер в тюрьме и перед смертью рассказал своему адвокату Пелле Свенссону историю своей преступной жизни, взяв с него слово хранить её в тайне в течение десяти лет. По словам Подрывника, у Петтерссона был пистолет, аналогичный тому, из которого был убит премьер-министр, а после смерти Пальме на очередной встрече со Свенссоном Тингстрём сказал: «Не тот порядок. Первым должен был быть король, за ним — Пальме». Пелле Свенссон сообщил об этом генеральному прокурору Швеции.

В 1998 году генеральный прокурор Клас Бергенстранд сделал попытку повторно возбудить дело против Кристера Петтерссона по обвинению в убийстве Улофа Пальме. Однако Верховный суд отказал ему, поскольку: 1) обвинению были известны показания главного свидетеля ещё по процессу 1988 года; 2) показания владельца игорного клуба Сигге Седергрена, у которого Петтерссон взял пистолет, не могут быть приняты к рассмотрению, поскольку к сведению по шведскому закону могут быть приняты только показания, данные не позже года после совершения преступления; 3) «завещание» Ларса Тингстрёма представляется весьма слабым с доказательной точки зрения, к тому же использование его противоречит Европейской конвенции по правам человека, и Тингстрём не может быть допрошен по причине собственной смерти.

С сентября 2004 года Петтерссон находился в коме в связи с травмой головы и скончался 29 сентября.

В ноябре 2006 года шведский еженедельник «Expressen» сообщил, что в его редакцию поступил анонимный телефонный звонок и неизвестный заявил, что Смит-Вессон, из которого был застрелен Улоф Пальме, находится в озере в центральной части Швеции. Редакция с помощью водолазов нашла его в указанном месте и передала руководителю следственной группы по делу об убийстве Пальме.

В 2007 году газета «Aftonbladet» опубликовала сенсационные выдержки из переписки Петтерссона с его любовницей. В одном из писем Петтерссон признаётся: он совершил преступление, «чтобы помочь своему другу отомстить». Из-за реформ, проведённых правительством Пальме, у того возникли «серьёзные проблемы с налогами».

Другие версии

Существует много версий смерти премьера (операция спецслужб; заговор правых экстремистов; версия, что Улофа Пальме застрелили по ошибке, перепутав с крупным наркоторговцем Сигге Седергреном и другие).

Например, журналист Андерс Леопольд, работавший в газете «Expressen» и неоднократно встречавшийся с Пальме, предлагает следователям рассматривать логическое направление «Иран-контрас-ЦРУ», предполагая под этим активные усилия покойного премьер-министра по прекращению ирано-иракской войны.

После ареста лидера Курдской рабочей партии (КРП) Абдуллы Оджалана активно обсуждался «курдский след» в данном деле. Турецкие СМИ сообщали, что на допросах Оджалан утверждал, что его единомышленники причастны к покушению в 1981 году в Ватикане на папу римского Иоанна Павла II, а также к убийству шведского премьер-министра.

Ещё одна версия, обнародованная в январе 2011 года немецким журналом «Фокус», утверждает, что к убийству Пальме причастны югославские спецслужбы.

Отрывок, характеризующий Убийство Улофа Пальме

Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.