Уинтермут, Слим

Слим Уинтермут
Slim Wintermute
Завершил карьеру
Позиция:	Центровой
Прозвища:	Slim
Рост:	201 см
Вес:	91 кг
Гражданство:	США США
Дата рождения:	9 июля 1917(1917-07-09)
Место рождения:	Портленд, штат Орегон, США
Дата смерти:	24 октября 1977(1977-10-24) (60 лет)
Место смерти:	Сиэтл, штат Вашингтон, США
Школа:	имени Роберта Александера Лонга (Лонгвью, Вашингтон)
Колледж:	Орегон (1936—1939)
Команды Детройт Иглс (НБЛ) (1939—1940) Портленд Индианс (PCPBL) (1946—1948) Тренировал команды Портленд Индианс (PCPBL) (1946—1948) Личные награды и достижения Чемпион NCAA (1939) 1-я всеамериканская сборная NCAA (1939) Включён в Спортивный Зал Славы Орегона (1980) Включён в Баскетбольный Зал Славы Орегонского университета (1994) За ним в «Орегон Дакс» закреплён номер 22

Урджел «Слим» Уинтермут (англ. Urgel "Slim" Wintermute; 9 июля 1917, Портленд, штат Орегон, США — 24 октября 1977, Сиэтл, штат Вашингтон, США) — американский профессиональный баскетболист и тренер, который запомнился своими выступлениями на студенческом уровне. Чемпион Национальной ассоциации студенческого спорта (NCAA) сезона 1938/1939 годов.

Ранние годы

Слим Уинтермут родился 9 июля 1917 года в городе Портленд (штат Орегон), учился в городе Лонгвью (штат Вашингтон) в средней школе имени Роберта Александера Лонга, в которой играл за местную баскетбольную команду.

Студенческая карьера

В 1939 году закончил Орегонский университет, где в течение трёх лет играл за команду «Орегон Уэбфутс», в которой провёл успешную карьеру под руководством тренера, члена баскетбольного Зала славы, Ховарда Хобсона. При Уинтермуте «Уэбфутс» три раза выигрывали регулярный чемпионат конференции Pacific Coast (1937—1939), а также один раз выходили в плей-офф студенческого чемпионата США (1939).

В 1939 году «Орегон Уэбфутс» стали чемпионами Национальной ассоциации студенческого спорта (NCAA). 20 марта они вышли в финал четырёх турнира NCAA (англ. Final Four), где сначала в полуфинальном матче, 21 марта, по всем статьям обыграли команду Джимми Макнэтта «Оклахома Сунерс» со счётом 55—37, в котором Уинтермут стал третьим по результативности игроком своей команды, набрав 10 очков, а затем в финальной игре, 27 марта, разгромили команду Джимми Халла «Огайо Стэйт Бакайс» со счётом 46—33, в которой Слим стал пятым по результативности игроком своей команды, набрав 4 очка.

По окончании победного сезона Слим Уинтермут был включён в 1-ую всеамериканскую сборную NCAA. Помимо этого Уинтермут в 1980 году был включён в Спортивный Зал Славы Орегона, а в 1994 году в Баскетбольный Зал Славы Орегонского университета, кроме того свитер с номером 22, под которым он выступал, был закреплён за ним и выведен из употребления.

Профессиональная карьера

Играл на позиции центрового. В 1939 году Слим Уинтермут заключил соглашение с командой «Детройт Иглс», выступавшей в Национальной баскетбольной лиге (НБЛ), в которой провёл первую часть своей непродолжительной спортивной карьеры. Всего за свою карьеру в НБЛ Слим провёл один сезон, сыграв 25 игр, в которых набрал 180 очков (в среднем 7,2 за игру). Помимо этого Уинтермут в составе «Иглс» один раз участвовал во Всемирном профессиональном баскетбольном турнире, но без особого успеха. Позднее, в 1946—1948 годах, был играющим тренером баскетбольной команды «Портленд Индианс», которая на протяжении двух сезонов выступала в Профессиональной баскетбольной лиге тихоокеанского побережья (PCPBL).

Семья и смерть

После завершения профессиональной карьеры долгое время работал в американской корпорации Boeing. 21 октября 1977 года Слим Уинтермут вместе со своим другом отправился на водную прогулку на катере Сиэтлского яхт-клуба из залива Портейдж, что в озере Юнион, и не вернулся. Его судно было найдено несколько дней спустя (около двух часов дня 24 октября) на восточной стороне озера Вашингтон возле Хантс-Пойнт. Его друг был найден полицейскими спящим на катере, которым сообщил, что, до того как он заснул, Уинтермут находился на борту, однако его тело так и не было обнаружено. Результаты полицейского расследования исключают факт криминала в данном инциденте. Старший сын Слима, Скотт, рассказал, что в 1970 году его отец перенёс открытую операцию на сердце после сердечного приступа. Уинтермут постоянно принимал лекарства, чтобы поддерживать нормальное состояние своего сердца, и его сын предположил, что у отца, возможно, произошёл рецидив, в результате чего он поскользнулся и упал в воду. Вторую жену Слима звали Кэрри, которая родила ему младшего сына Стива, от первого брака у него остались старшая дочь Джейн и вышеупомянутый Скотт.

Ссылки

• [www.basketball-reference.com/nbl/players/w/winteur01n.html Статистика в НБЛ на сайте Basketball-Reference.com]  (англ.)
• [www.justsportsstats.com/basketballstatsindex.php?player_id=wintesl01 Статистика на сайте Justsportsstats.com]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Уинтермут, Слим

– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.