Баскетбольный Зал славы

Баскетбольный Зал славы имени Нейсмита (англ. Naismith Memorial Basketball Hall of Fame) — расположен на родине баскетбола в Спрингфилде (Массачусетс). Назван в честь изобретателя баскетбола — Джеймса Нейсмита.

Зал был создан в 1959 году, 17 февраля 1968 года был открыт для публики. В Зал Славы попадают игроки, тренеры, функционеры, совершившие вклад в развитие баскетбола. В отличие от других американских Залов Славы, как американского футбола и бейсбола, в баскетбольный могут попасть не только американские баскетболисты-профессионалы, но также любители и европейцы; также в Зал Славы включаются женщины (например, создательница женского баскетбола Сенда Беренсон). 11 мая 1992 года в Зал Славы был включён первый не американец в качестве игрока (им стал советский профессиональный баскетболист Сергей Белов). Кроме отдельных лиц, в Зал Славы приняты девять команд. В 1985 году Зал переехал в другое здание на восточном берегу Коннектикут а, а 28 сентября 2002 года Зал Славы переехал в третье здание в своей истории. Комплекс площадью 7400 м² обошёлся в 45 миллионов долларов США.

Принимают в Зал славы на ежегодных сессиях, хотя в 1968 и 2007 годах в Зал никто не был принят. На 2012 год в Зале славы состоят 313 человек (трое из них (Джон Вуден, Ленни Уилкенс, Билл Шерман) были приняты дважды — как игроки и как тренеры) и 9 команд.

С 1959 года Баскетбольный Зал славы имени Нейсмита увековечивает лучшие моменты игры и самых ярких звезд баскетбола.

В самом начале своего пути Зал славы баскетбола занимал совсем небольшое владение на территории студенческого городка Спрингфилдского колледжа (штат Массачусетс, США), на расстоянии примерно равном высоте прыжка при броске мяча в корзину от того места, где 21 декабря 1891 года была сыграна самая первая игра в баскетбол. В тот день преподаватель физкультуры по имени Джеймс Нейсмит, проводивший занятия в, тогда ещё ничем не примечательном, гимназическом зале колледжа Молодёжной Христианской Ассоциации в Спрингфилде, предложил 18 своим студентам новую игру.

Цель этой новой игры казалась довольно простой: забросить круглый мяч в круглую корзину, прикрепленную к перилам балкона спортивного зала на высоте 10 футов от пола. Однако в первой игре победившей команде удалось забросить всего один мяч и только благодаря 25-футовому броску Уильяма Чейза. Темп игры был медленный, а начало более, чем скромным, и, тем не менее, новое занятие быстро распространилось, так, что к 1894 году в баскетбол начали играть во Франции, Китае, Индии и десятке других стран.

Сегодняшний Баскетбольный Зал славы славы открылся 17 февраля 1968 года в поворотный момент для спорта. Буквально за месяц до 20 января 1968 года, Элвин Хэйс помог Университету Хьюстона одержать захватывающую победу со счетом 71-69 над Лью Алсиндором из команды Брюинз Калифорнийского Университета. Более чем 50000 поклонников собрались на стадионе Астродоум в Хьюстоне в тот вечер, и миллионы людей следили за происходящим дома, так как эта воистину эпическая битва была первой в мире трансляцией игры по национальному телевидению.

Всего через три дня после этого переломного момента, спортивный комплекс Медисон-сквер-гарден в Нью-Йорке стал местом проведения 18-го по счету ежегодного матча всех звёзд Национальной баскетбольной ассоциации. Звездные составы включали многих будущих героев Зала Славы таких, как Оскар Робертсон и Джерри Лукас, Элджин Бэйлор и Джерри Уэст, Уилт Чемберлен и Уиллис Рид, не говоря уже о «тройной угрозе»: Билле Расселе, Джоне Хавличеке и Сэме Джонсе. Впервые в истории баскетбол оказался в центре внимания любителей спорта по всей стране.

Торжественное открытие Зала в 1968 году было не только своевременным, но и, фактически, стало кульминацией в истории игры, появившейся более тридцати лет назад.

Предпосылкой для этого стали события, имевшие место в 1936 году, когда Соединенные Штаты победили Канаду со счетом 19-8 в финале Берлинских Олимпийских Игр. Доктор Нейсмит, сам канадец по происхождению, смог посетить игру, благодаря дальновидности и щедрости Национальной ассоциации баскетбольных тренеров, которая собрала необходимые средства за несколько месяцев до церемонии открытия, чтобы отправить изобретателя игры в Берлин, оплатив все расходы. Впоследствии Нейсмит говорил, что испытал величайшее чувство гордости, наблюдая за тем, как в его игру играют на международной арене.

Вскоре Национальная ассоциация баскетбольных тренеров предприняла ещё один шаг и воздвигла памятник покойному доктору Нейсмиту и его замечательной игре. Вступление Америки во Вторую мировую войну 8 декабря 1941 года заставило на некоторое время забыть о Зале славы, но в 1949 году Ассоциация вернулась к идеи увековечить игру и её изобретателя. Десять лет спустя, в 1959 году, несмотря на отсутствие здания, которое можно было бы назвать его домом, Баскетбольный Зал тем не менее начал своё существование, а его первые герои были наконец объявлены.

Зал славы испытывал много трудностей в первые два десятилетия своего существования на территории студенческого городка колледжа в Спрингфилде. Каждый год несколько тысяч посетителей устремлялись к родине баскетбола, ища вдохновения в историями и памятных вещах, представленных здесь. Зал быстро разрастался.

Осознание необходимости расширения Зала Славы увеличило усилия по его превращению в первый в мире по важности источник информации о баскетболе. В 1979 году при содействии и поддержке местного организационного комитета, Зал славы баскетбола становится спонсором особой, самой первой игры сезона, которая служила официальным начало игр баскетбольного сезона между колледжами.

В начале 1980-х годов, популярность игры достигла небывалых высот. Соперничество между Ларри Бердом и Мэджиком Джонсоном вдохнуло новую жизнь в игру доктора Нейсмита. Борьба Берда и Мэджика всколыхнула болельщиков по всему миру.

Тем временем в университете Северной Каролины, совсем другая птица(фамилия Берд в переводе с английского означает «птица») была готова расправить крылья, взлететь высоко над облаками, зависнуть в воздухе, и, наконец, возвратиться на землю, чтобы изменить игру навсегда. Кто же она? Майкл Джордан.

Берд, Мэджик, Майкл и многие другие способствовали тому, что популярность баскетбола достигла своего апогея в начале 1980-х, баскетболу вот-вот должно было исполнится 100 лет, и потребность в Зале славы, который в большей степени отражал бы рост и развитие игры, становилась все более очевидной.

30 июня 1985 более 10000 поклонников баскетбола буквально обрушились на город Спрингфилд, в том числе известный телеведущий Уиллард Скотт канала NBC, чтобы посетить торжественное открытие нового Зала славы. В тот день целых три этажа истории баскетбола приветствовали посетителей, а новые высокотехнологичные экспонаты музея придавали ему футуристический внешний вид.

Кроме того, в 1985 году Зал славы баскетбола вступил в новую эру, признав вклад женщин в игру. В 1892 году Сенда Беренсон Эбботт, «первая леди» баскетбола представила новую игру женщинам колледжа Смит. Берта Тиг служила тренером в средней школе в городе Ада, штат Оклахома в течение 42 сезонов подряд, выиграв восемь государственных чемпионатов. Маргарет Уэйд трудилась в Государственном университете Дельта, и, хотя её прибывание там было коротким, с 1975 по 1977 она со своей командой успела выиграть подряд три национальных чемпионата. Баскетбольный Зал славы становится более обширным, отражением самой игры.

Версия Зала славы 1985 также внесла свою лепту в сохранение важных моментов в истории игры. В этом году баскетбол отмечает своё 100-летие. В 1992 Майк Кржижевски становится первым тренером после Джона Вудена, которому удалось выиграть чемпионаты Национальной ассоциации студенческого спорта, тогда же «Команда Мечты» Соединенных Штатов получает золото на летних Олимпийских играх. А в 1997 году Женская национальная баскетбольная ассоциация, женская профессиональная лига, буквально вырывается на сцену американского спорта.

Вновь растущая популярность игры определяет перемещение музея, и в 2000 году начинается строительство третьего по счету Зала славы.

В сентябре 2002 года на торжественной церемонии открытия нового здания, достойное место в Зале Славы занимают такие великие тренеры, как Лэрри Браун, Лютни Олсон, Кей Йоу, а также игроки Дражен Петрович и Мэджик Джонсон.

Сегодня, Баскетбольный Зал славы имени Нейсмита это 40000 квадратных метров истории баскетбола и дом более, чем трехсот героев. Расположенный на живописных берегах реки Коннектикут, новый музей - достойный храм игры, придуманной доктором Нейсмитом более ста лет назад. А сотни экспонатов и целый мир истории баскетбола могут поразить даже самых привередливых спортивных болельщиков!

После десятилетий роста и развития, Баскетбольный Зал славы имени Нейсмита в 2009 году празднует свой 50 день рождения, став земным домом бессмертной игры.

Ссылки

• [www.hoophall.com Официальный сайт Зала славы]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Баскетбольный Зал славы

Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.