Филэллины
Филэллины (греч. φιλέλλην, буквально — «друг грека») — в широком смысле — представители общественности Европы и Америки, сочувствовавшие или в той или иной форме помогавшие борьбе Греции за освобождение от турецкого ига в конце XVIII — начале XIX веков.
В узком смысле это иностранцы, непосредственно участвовавшие в греческой национально-освободительной революции 1821—1829 годов.
Греческая революция
Греческая революция 1821 года и Освободительная война греков против осман вызвала в Европе явление филэллинизма. Однако, чтобы не преувеличивать масштабы явления, греческий историк Яннис Кордатос писал: «в действительности не было филэллинов, за исключением немногих демократов Европы»[1], а Георгиос Лайос: «Движение филэллинов имело явно выраженную политическую ориентацию»[2].
Непосредственное участие в войне приняло около 1 тыс. иностранных добровольцев. Так Вилльям Сен-Клер в своём списке именует 940 филэллинов, из которых 342 родом из германских земель, затем следуют французы (196), итальянцы (137), англичане (99), швейцарцы (35), поляки (30), голландцы и бельгийцы (17), американцы (16), венгры (9), шведы (9), испанцы (9), датчане (8) и разных и неизвестных национальностей 33.
Из этих 940 филэллинов 313 погибли на полях сражений или умерли от ран или болезней[3].
Имена этого списка в той или иной мере повторяются в списках французского полковника Огюста Туре, швейцарского лейтенанта Анри Форнези и в списке составленном после войны греческим военачальником Иоаннис Макрияннис[3].
Немец генерал Норман-Эренфельс, корсиканец Иосиф Балест, англичане Лорд Байрон и капитан Франк Хэстингс, итальянцы Санторре ди Санта Роса, Джачинто ди Колленьо и Пьетро Тарелла, поляк Межиевский, швейцарец Иоганн Якоб Майер, американец Джордж Джарвис и многие другие филэллины вошли в Пантеон героев той войны, наряду с греками, и известны у себя на родине.
Примечание: Участники войны из Сербии, Черногории или Болгарии такие как Васос Мавровуниотис или Христос Дагович оставшиеся в Греции не рассматривались как иностранцы.
Филэллинами именуют также иностранных представителей искусства, науки, политики, банкиров и общественных деятелей, внёсших свой вклад в освобождение и становление возрождённого греческого государства. Среди них: швейцарский банкир Жан Габриэль Эйнар, французский врач Этьен-Марин Байи, немецкий эллинист Фридрих Вильгельм Тирш, американский миссионер и педагог Джон Генри Хилл и др.
Русские филэллины
Сведения о русских филэллинах немногочисленны и отрывочны:
- греческий исследователь Костас Авгитидис, проживший многие годы в политической эмиграции в Одессе, указывая на городские архивы, пишет, что после поражения Филики Этерия в Придунайских княжествах, в самом начале войны, среди интернированных в Оргиево 1025 гетеристов было 40 русских;
- он же называет Иосифа Березовского как участника войны непосредственно в Греции. Согласно письму последнего от 2 февраля 1825 года, Березовский с двумя братьями и c (?) солдатами, оружием и боеприпасами добрался до Греции и воевал 3 года на острове Крит. Один из его братьев погиб в битве при Пета;[4]:63
- Упоминаются имена А. Протопопова как участника боёв на острове Хиос и Грабовского, как участника боёв на п-ве Пелопоннес и на Крите;[5]:358
- Но больше всего сведений о Николае Райко, прибывшем в Грецию на последнем этапе войны.
Напишите отзыв о статье "Филэллины"
Примечания
- ↑ Ι. Κορδάτος, Ή κοινωνική σημασία της Ελληνικής Επανάστασης, σ. 89
- ↑ Γ. Λάιος, Ανέκδοτες Επιστολές και Έγγραφα του 1821, σ. 29
- ↑ 1 2 Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος, ISBN 960-02-1769-6, σ. 116
- ↑ Κ. Γ. Αυγητίδης, Οί Έλληνες της Οδησσού καί η Επανάσταση τού 1821, ISBN 960-248-711-9
- ↑ Ι. Κορδάτος, Ιστορία της νεωτέρας Ελλάδος, τ. 2
Литература
- Феоктистов Е. «Борьба Греции за независимость», СПБ 1863
- Phillips W.A. «The war of Greek independance 1821 to 1833», London 1897.
Отрывок, характеризующий Филэллины
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
