Фишер, Куно

Куно Фишер
Kuno Fischer
Дата рождения:	23 июля 1824(1824-07-23)
Место рождения:	Зандевальде (близ г. Гура), Пруссия, Германская империя
Дата смерти:	5 июля 1907(1907-07-05) (82 года)
Место смерти:	Гейдельберг, Германская империя
Основные интересы:	история философии
Оказавшие влияние:	Гегель
Испытавшие влияние:	Виндельбанд

Ку́но Фи́шер (нем. Kuno Fischer; 23 июля 1824, Зандевальде (близ г. Гура), Пруссия, Германская империя — 5 июля 1907, Хайдельберг, Германская империя) — известный немецкий историк философии.

Биография

В 1850 г. открыл курс в Хайдельберге, но ему было запрещено чтение лекций, без объяснения причин. Это распоряжение вызвало всеобщее негодование; только дармштадтский клерикальный орган в анонимной статье пытался оправдать образ действия правительства.

С 1856 до 1872 г. Фишер состоял профессором Йенского университета, а затем перешёл в Гейдельберг, где привлекал многочисленную аудиторию своими блестящими лекциями.

Наиболее примечательные из его сочинений:

• «Diotima; die Idee des Schönen» (Диотима; идея прекрасного, 1849), где в форме писем излагаются основные начала гегельянской эстетики;
• «Die Logik und Metaphysik oder Wissenschaftslehre» (Логика и метафизика, или учение о науке, 2-е изд., 1865), где Фишер излагает свою систему логики и метафизики, чрезвычайно близко придерживаясь Гегеля, хотя и претендует на самобытную разработку философских проблем;
• «Geschichte der neueren Philosophie» (История новейшей философии, 3-е изд. 1898) — превосходный труд, охватывающий историю рационализма ΧVΙΙI в. (Декарт, Спиноза, Лейбниц — первые два тома), философию Канта (III и IV т.), учения ближайших последователей Канта и философию Фихте (V т.), философию Шопенгауэра (VI т.), философию Шеллинга (VII т.) и, наконец, систему Гегеля (VIII и IX тт.).

Фишера при изложении истории философии занимала главным образом не история проблем (как Виндельбанда в «Geschichte der Philosophie» и Ренувье в «Esquisses d’une classification des systèmes philosophiques»), не историко-культурное изучение условий возникновения и развития философских учений (Бенн, Гомперц) и не экономическое истолкование философии (Элейтеропудос, Паттен). У Фишера на первом плане три задачи:

1. усвоение духа данной системы,
2. выяснение связи данной системы с личностью её творца («Lebensauffassung») и
3. выяснение связи данной системы с другими системами мысли.

Особенно крупны заслуги Фишера в разъяснении значения философских систем Канта и Гегеля. Вместе с Целлером он в начале 1860-х гг. указал на необходимость обратиться от материализма к изучению критической философии.

При изложении различных философских систем ему случалось попутно затрагивать глубокие и интересные вопросы, вызывавшие оживленный спор в литературе.

Фишер разъяснил ошибочность истолкования «атрибутов» в системе Спинозы в духе субъективных «форм познания»; в споре, возникшем между Фишером и Тренделенбургом о «третьей возможности» (по вопросу об объективном значении форм пространства и времени), Фишер отрезал путь к догматическому истолкованию «трансцендентальной эстетики» Канта; говоря о Фихте, Фишер пытается наперекор мнению других историков показать, что философское миросозерцание Фихте второго периода не находится в противоречии с его первоначальной точкой зрения.

Фишер высказал сомнения относительно связи пессимизма Шопенгауэра с его судьбой, замечая, что Шопенгауэр «рассматривал трагедию мирового несчастия в бинокль из весьма удобного кресла, а затем уходил домой с сильным впечатлением, но в то же время вполне удовлетворенный»; этот взгляд на Шопенгауэра оспаривается в настоящее время Фолькельтом (см. «Артур Шопенгауэр», стр. 33).

Взгляды Фишера на историю философии, даже когда они могут быть ошибочными, интересны и возбуждают мысль. Первые четыре тома его философии переведены на русский язык под редакцией Страхова. В настоящее время готовится издание нового перевода I, II и IV томов и переводятся тома, посвящённые Фихте и Шеллингу. В начале XX в. вышел в свет III том (Кант) в переводе Полилова, Жуковского и Лосского и VIII-й т. (первый из двух, посвящённых Гегелю, в переводе Лосского); вскоре выйдут в свет IV-й т. (Кант) и IX-й т. (Гегель).

Кроме того, имеются на русском яз. VI-й т., посвящённый Шопенгауэру, и отдельная книга Ф., вне девятитомной серии «История новой философии» — «Бэкон Веруламский и век реальной философии», а также брошюра «О свободе человека» и ряд интересных литературных очерков: «Шиллер», «Фауст» Гёте, «Лессинг».

Кроме упомянутых сочинений, Ф. написал ещё брошюры:

• «Entstehung und Entwickelungsformen des Witzes» (1871),
• «Shakespeares Characterentwickelung Richard III» (1868).

О системе логики и метафизики Ф. см. статью Kym’a в его «Metaphysische Untersuchungen» и заметку Sieber’a в его книге «Geschichte der neueren deutschen Philosophie seit Hegels» (1898, стр. 60—62); подробности о споре Ф. с Тренделенбургом — в «Kommentar zu Kant’s Kritik der reinen Vernunft» Vaihinger’a.

Реплику Ф. на возражения Файингера по этому и по другим вопросам Кантовой теории познания — см. в первом из двух томов, посвящённых Канту (стр. 334 — «Критические прибавления»). Здесь же дана справедливая оценка схоластическим приёмам представителей «кантофилологии» — этих начетчиков Кантовского толка.

Когда престарелого автора, Куно Фишера, спрашивали, почему он не отводит в своих трудах места Фридриху Ницше, то знаменитый гейдельбергский профессор с презрением всегда отвечал: «Ницше — просто сумасшедший».

Русские переводы сочинений К.Фишера

• Фишер К. Г.Э. Лессинг, как преобразователь немецкой литературы, перевод И.П. Рассадина, 1882, Москва, типография П.П. Брискорн
• Фишер К. История новой философии: Готфрид Вильгельм Лейбниц: Его жизнь, сочинения и учение. — М.: АСТ, Транзиткнига, 2005. — 734 с. — 3000 экз. — ISBN 5-9578—2266-3 (Транзиткнига).
• Фишер К. История новой философии: Бенедикт Спиноза. — М.: АСТ, Транзиткнига, 2005. — 557, [3] с. — 5000 экз. — ISBN 5-9578-1339-7 (Транзиткнига).
• Фишер К. Шестой том: Фихте. Жизнь, сочинения и учение // Фишер К. История новой философии / Примечания и послесловие А. Б. Рукавишникова. — СПб.: РХГИ, 2004. — 723 + XX + [1 ил.] с. — 1000 экз. — ISBN 5-88812-157-6.
• Фишер К. Артур Шопенгауэр. — СПб.: Лань, 1999. — 608 с. — (Мир культуры, истории и философии). — 3000 экз. — ISBN 5-8114-0142-6.
• Фишер, К. Век Реформации и проложенный ею ход развития новой философии (1889) / См.: Лютер, Мартин. О свободе христианина. [Сборник]. Уфа: ARC, 2013. С. 613–647. ISBN 978-5-905551-05-5

Литература

• Новгородцев П. И. Памяти Куно Фишера // Вопросы философии и психологии. — Кн. 89. — С. 5-8.
• Демин М. Р. [www.hse.ru/data/2012/01/09/1211593038/Demin_Pravo_na_Kanta_2010.pdf Право на Канта: к спору Адольфа Тренделенбурга и Куно Фишера] //Неокантианство немецкое и русское: между теорией познания и критикой культуры / Под ред. И. Н. Грифцовой и Н. А. Дмитриевой. — М.: РОССПЭН, 2010. — С. 66-85.
• Рукавишников А. Куно Фишер как историк философии // Между метафизикой и опытом. — СПб., 2001. — С.42-60.
• Тихомиров П.В. Куно Фишер. — Киев, 1907.
• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Ссылки

• Фишер К. [minervium.com/philosophy/Fisher-Gegel-ego-zhizn-sochinenija-i-uchenie.html История новой философии: Т. 8: Гегель, его жизнь, сочинения и учение]

Отрывок, характеризующий Фишер, Куно

На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.