Фракийский шлем

Фракийский шлем — наиболее неопределенный тип шлема. Создается впечатление, что в этот класс сваливают все шлемы, отличные от классических греческих и римских. Часто фригийские шлемы называют фракийскими. Если следовать признакам известного шлема гладиаторов-фракийцев, то фракийским следует считать шлем с высоким металлическим гребнем или иным украшением (фигурка зверя) на макушке. До римского времени обычно называют фракийским тип кавалерийского шлема, популярного у всадников Македонии и особенно в южной Италии. Именно в тех краях рисуют на фресках воинов в подобных шлемах в IV—III в. до н. э.

От аттического и халкидского отличается отсутствием конского гребня и вытянутым вверх навершием, подобно как у кирасир XIX века. Наносник отсутствует, плоские нащечники имеют фигурные очертания или отсутствуют. Характерный металлический гребень, наложенный поверх сферы шлема или его составная часть, был излюбленным местом для размещения всяких лепных фигурок и украшений. Александр Македонский, судя по описанию Плутарха и находкам в склепе Филиппа II, надевал в бой железный шлем такого типа, по бокам которого крепились роскошные перья. Изображения фракийских шлемов с перьями по бокам встречаются на фресках в греческих полисах южной Италии и Македонии.

Во II в. до н. э. фракийский шлем стал самым распространенным в Греции. Гребень становится небольшим, без украшений, зато появляется передний козырёк. На барельефе из Лувра, созданном в 180 до н. э., видны такие [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/bb/Amazonomachia_Louvre_Ma2119_2.jpg шлемы]. Воюющие люди сделали выбор в пользу удобства, хороший обзор и маневренность защищали лучше бронзы, особенно от тяжелых мечей и железных пик. Переход на железо в доспехах заставил отказаться от универсальных фракийских шлемов, но когда кузнечные технологии развились, фракийский тип ожил в виде французских касок в 1-й мировой войне.

См. также

• Шлем (доспехи)
• Шлемы Древней Греции

Отрывок, характеризующий Фракийский шлем

– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.