Франс, Джозеф Натаниэль

Джозеф Натаниэль Франс англ. Joseph Nathaniel France<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Д. Н. Франс</td></tr>
Член Национальной ассамблеи Сент-Китса и Невиса
1946 — 1989
Глава правительства:	Пол Саутвелл Роберт Брэдшоу Ли Мур Кеннеди Симмондс
Монарх:	Георг VI Елизавета II
Губернатор:	Клемент Эрриндел
Министр социальных услуг Сент-Китса и Невиса
1960 — 1967
Глава правительства:	Пол Саутвелл Роберт Брэдшоу
Монарх:	Елизавета II
Рождение:	16 сентября 1907(1907-09-16) Маунт-Лили, Невис, Британская Вест-Индия
Смерть:	21 мая 1997(1997-05-21) (89 лет) Бастер, Сент-Китс, Сент-Китс и Невис
Место погребения:	кладбище «Спрингфилд», Бастер
Партия:	Лейбористская
Деятельность:	политик
Награды:

Джозеф Натаниэль Франс (англ. Joseph Nathaniel France; 16 сентября 1907, Маунт-Лили, Невис, Британская Вест-Индия — 21 мая 1997, Бастер, Сент-Китс, Сент-Китс и Невис) — сент-китс и невисский государственный и политический деятель, член Национальной ассамблеи, министр социальных служб в правительстве главного министра Пола Саутвелла, генеральный секретарь Профсоюза рабочих Сент-Китса и Невиса.

Биография

Молодые годы

Джозеф Натаниэль Франс родился 16 сентября 1907 года в деревне Маунт-Лили на острове Невис (Сент-Китс и Невис), в семье Томаса и Мэри Франс. В 13 лет он приехал на остров Сент-Китс для того, чтобы провести школьные каникулы со своими родственниками в Бастере. Перед окончанием каникул Джозеф был приглашен на работу посыльного во Всеобщей благотворительной ассоциации Сент-Китса и Невиса, называемой просто — «Союз» и находящейся на Кайон-стрит, недалеко от Вест-Сквер. Его родители согласились на трудоустройство только при условии, что Франс продолжит своё обучение в вечерней Камберерской школе.

Карьера в профсоюзах

Через некоторое время Франс стал работать на печатном станке в типографии «Progressive Printery Ltd.», связанной с «Союзом». В 1921 году в этой типографии стала выходить газета «The Union Messenger», редактором которой был Дж. Мэттью Себастьян, отец будущего генерал-губернатора Катберта Монтрейвилла Себастьяна. Обращаясь к бедным слоям населения, издание проложило путь для формирования Рабочей лиги Сент-Китса в 1932 году, ставшей позже Лейбористской партией Сент-Китс-Невис-Ангильи. Окончив вечернюю школу, созданную Себастьяном, и став одним из первых членов Лиги, Франс принял активное участие в образовательных программах для работающего населения, встречах с общественностью, распространении листовок и социалистической литературы, подаче петиций британским чиновникам и обращений в Министерство по делам колоний. Через несколько лет Франс был избран в состав Совета директоров Лиги рабочих, что дало ему большие возможности для собственного и общественного самосовершенстования — он стал членом литературного общества, занялся поэзией, организовывал музыкальные вечера, играл на фортепиано и кларнете. Также он работал музыкальным аккомпаниатором на сеансах немого кино в местном кинотеатре «Apollo». Параллельно Франс входил в число лейбористов, находящихся в авангарде борьбы за права рабочих и исполнявших роль миротворцев в ходе беспорядков в Бакли 1935 года, возникших из-за нарушения плантаторами права работников на повышение заработной платы на сахарных плантациях. Он пешком прошел по всему острову, призывая рабочих протестовать без насилия, став известным и уважаемым, мирным, но упорным борцом за права трудящихся.

В 1938 году Франс был избран секретарем Рабочей лиги и стал членом её делегации, дававшим показания Королевской Вест-Индской комиссии по вопросам социальных и экономических условий в Британской Вест-Индии. Он выступил за принятие законов о профсоюзах, введение компенсаций пострадавшим рабочим, передел землеустройства, снос трущоб, улучшение доступности учреждений здравоохранения и образования. В 1940 году, после принятия нового закона о профсоюзах, они получили возможность работать без юридических ограничений, и после этого Франс был избран первым генеральным секретарем Профсоюза рабочих Сент-Китса и Невиса, впоследствии переизбираясь каждый год вплоть до своей смерти. Он принимал участие в переговорах по вопросам примирения, а также несколько раз представлял профсоюз за рубежом. После смерти Себастьяна в 1944 году, газета «The Union Messenger» стала выходить под редакцией Франса до 1960-х годов, который также был редактором «Workers Weekly» с 1942 по 1956 год. Должность секретаря Лиги он занимал до 1993 года.

Работа в парламенте

В 1946 году Франс был впервые избран в парламент Сент-Китс-Невис-Ангильи в числе всего трёх выборных представителей от Сент-Китса (двумя другими стали лидер Лейбористской партии Роберт Ллевеллин Брэдшоу и Морис Х. Дэвис, ставший впоследствии Главным судьей Верховного суда Вест-Индии). После введения всеобщего избирательного права независимо от расы или класса, Франс неоднократно переизбирался в парламент от Вест-Бастера в 1952, 1957, 1961, 1966, 1971, 1975, 1980 и 1984 годах, пока не ушёл из активной политики в 1989 году, будучи рекордсменом по нахождению в парламенте региона англоязычных стран Карибского бассейна.

Посты в правительстве

С 1952 года Франс был «членом социальных служб», а после формирования исполнительного правительства в 1960 году при лейбористской администрации главного министра Пола Саутвелла стал министром социальных услуг, ответственным за образование, здравоохранение и социальные дела, . На этом посту Франс помог создать Национальный страховой фонд, участвовал в введении обязательного минимального размера заработной платы для домашней прислуги и продавцов, регламентировал приобретение земель под сахарный тростник, реорганизовал систему образования, всецело отдавая себя движению прогрессивистов и заботе о бедных и обездоленных страны. В 1968 году, в связи с неоценимыми заслугами Франса в области здравоохранения, в его честь был назван только что открытый госпиталь в Бастере. Он ушёл в отставку с поста министра после того, как Сент-Китс и Невис получил полное самоуправление от Великобритании, то есть в 1967 году.

Смерть и похороны

Джозеф Натаниэль Франс скончался 21 мая 1997 года. По словам доктора Вэнса Гилберта, проведшего поминальную мессу в приходской церкви Св. Павла, Франс был верен бескорыстному служению интересам общества и государства, вёл аскетичный образ жизни, будучи скромным и спокойным человеком, политические идеи и убеждения которого возникли из неравнодушного отношения к стране и народу. Похороны Франса прошли на кладбище «Спрингфилд» в Бастере.

Награды

4 июня 1978 года Франс был удостоен звания Командора Ордена Британской империи «за общественную службу в Сент-Китс-Невис-Ангилье», а 14 июня 1996 года — Рыцаря-Командора Ордена Святого Михаила и Святого Георгия «за заслуги в трудовых отношениях и парламентском представительстве».

Семья

Дочь — Пруденс Франс, внук — Осберт Франс.

Память

В 1997 году с портретом Франса была выпущена почтовая марка Сент-Китса и Невиса.

12 сентября 2004 года, в канун празднования 21-й годовщины независимости Сент-Китса и Невиса, члены Национальной ассамблеи единогласно одобрили посмертное присвоение звания «Национальный герой» Джозефу Натаниэлю Франсу. На данный момент в списке национальных героев числятся четыре человека, в том числе и Франс. В 2011 году Франс посмертно был удостоен Ордена Национального героя Сент-Китса и Невиса, в результате чего он стал вторым кавалером этой награды после Брэдшоу.

26 мая 2013 года в Приходской церкви Святого Павла в Бастере прошла заупокойная служба по Франсу, участие в которой приняли его родственники. В ходе избирательной кампании в преддверии парламентских выборов, 1 февраля 2014 года кандидат от лейбористов Конрис Мэйнард сказал, что настало время отдать дань уважения национальному герою Джозефу Франсу путём возведения статуи или бюста. 5 мая кандидат в премьер-министры от Народной рабочей партии Тимоти Харрис возложил венок к могиле Франса, также как и лейбористский премьер-министр Дензил Дуглас, потому, что фигуры деятелей рабочего движения почитаются разными политическими лагерями.

Ссылки

• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=82068109 Джозеф Натаниэль Франс] (англ.) на сайте Find a Grave

Великобритания   Политика   Права человека

Отрывок, характеризующий Франс, Джозеф Натаниэль

– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!