Фредерик Ягеллон
Кардинал Фредерик Ягеллон польск. Fryderyk Jagiellończyk<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> | |||
| |||
---|---|---|---|
1493 — 1503 | |||
Церковь: | Римская католическая | ||
Предшественник: | Збигнев Олесницкий | ||
Преемник: | Анджей Борышевский | ||
| |||
1488 — 1503 | |||
Церковь: | Римская католическая | ||
Предшественник: | Ян Пжежавский | ||
Преемник: | Ян Конарский | ||
Рождение: | 27 апреля 1468 Краков | ||
Смерть: | 14 марта 1503 (34 года) Краков | ||
Фредерик Ягеллон (польск. Fryderyk Jagiellończyk; 27 апреля 1468, Краков — 14 марта 1503, там же) — архиепископ гнезненский и примас Польши, епископ краковский.
Шестой сын Казимира Ягеллона и Елизаветы Габсбургской (Ракушанки). Не имел шансов на престол, и поэтому обратился к церкви. После смерти епископа Яна Жешовского был избран 13 апреля 1488 года епископом краковским. Отец его хотел, чтобы он принял также должность епископа-князя варминского, но капитула варминская избрала в 1489 году Лукаша Ватценроде (дядю Николая Коперника).
После смерти Збигнева Олесницкого был также избран архиепископом гнезненским и примасом Польши (2 октября 1493), но не отказался от краковского епископального престола. Таким образом, он совмещал две самые почётные должности католической церкви в Польше. Кроме того, 20 сентября 1493 года папа провозгласил его кардиналом.
Библиография
- Hubert Kaczmarski, Poczet Prymasów Polski, Warszawa 1988.
- Piotr Nitecki, Biskupi Kościoła w Polsce w latach 965—1999, ISBN 83-211-1311-7, Warszawa 2000.
Напишите отзыв о статье "Фредерик Ягеллон"
Отрывок, характеризующий Фредерик Ягеллон
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.