Фрухтман, Лев Петрович

Лев Петрович Фрухтман
Дата рождения:	1936(1936)
Место рождения:	Кишинёв, Бессарабия
Гражданство:	СССР, Израиль
Род деятельности:	поэт, публицист, литературовед, литературный критик, переводчик
Годы творчества:	с 1960-х
Язык произведений:	русский

Лев Петрович Фрухтман (род. 1936, Кишинёв, Бессарабия, Румыния) — русский поэт, переводчик с идиша, публицист, литературовед, литературный критик.

Биография

После окончания кишинёвской средней школы в 1954 году приехал в Москву. Был рабочим на авиационном заводе, артистом Московского гастрольно-концертного объединения, журналистом (корреспондент Московского Радио и ТВ). В 1972 году закончил редакционно-издательский факультет Московского полиграфического института. С 1972 по 1989 год состоял в Профессиональном Комитете литераторов при издательстве «Художественная литература» (в секции художественного перевода). В 1971—1973 был слушателем Литературной студии при Московской писательской организации Союза писателей СССР (в семинаре поэзии под руководством Бориса Слуцкого и Евгения Евтушенко).

В конце 1960-х дебютировал как переводчик еврейской литературы с идиша на русский язык, в том числе произведений Шолом-Алейхема (см.: Шолом-Алейхем. Собрание сочинений. — М., 1971. — Т. 1, 6). В его переводах выходила поэзия и проза Ширы Горшман, Ш.-Й. Агнона, Я. Ривеса, Ихила Шрайбмана, Х.-Н. Бялика, Мотла Грубияна, Овсея Дриза, Янкева Штернберга, Давида Бромберга.

Выступал со статьями и рецензиями на страницах московских журналов: «Литературное обозрение», «Дружба народов», «Юность», «Новый мир» и др. Исследовал творчество русских писателей XIX—XX вв.: А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, М. И. Цветаевой, О. Э. Мандельштама, М. А. Волошина, И. Э. Бабеля (в частности, с его комментариями была впервые опубликована на русском языке незавершенная повесть Исаака Бабеля «Еврейка», альманах «Год за годом» по страницам журнала «Советиш Геймланд». — 1988. — № 4).

С 1989 года живёт в Израиле: работал научным редактором в издании «Краткой Еврейской Энциклопедии» при Еврейском университете в Иерусалиме.

Публикации

Оригинальные стихи и переводы публиковались в журналах и литературных сборниках: «Москва лирическая» (1976), «Под рубиновыми звёздами» (1979), «Поэзия народов СССР XIX — начала XX века» (БВЛ, 1977), «Из современной нидерландской поэзии» (1978), «Строка, оборванная пулей» (1976, 2-е изд., 1985), «Советская еврейская поэзия» (1985); а также в армянско-еврейском журнале «Ной» (М., 1995).

В Израиле стихи, переводы и эссе публиковались в журнале «Юг», «Круг», «Авив», «Новый век»; в еженедельниках «Еврейский камертон» (газета «Новости недели», Тель-Авив), «Секрет» и др.

В 1999 году в издательстве «Мория» (Тель-Авив) вышла книга «Заповедь» (стихи разных лет).

Вошёл как автор в «Антологию поэзии. Израиль 2005».

В 2013 выпустил книгу рассказов израильского писателя Цви Айзнмана «А стрелки бегут, бегут...» (перевод с идиша совместно с Григорием Кановичем. Активный участник электронного журнала «ИСРАГЕО» (Израильского географического общества).

Ссылки

• Валерий Дымшиц. [narodknigi.ru/journals/119/tsvi_ayzenman_a_strelki_begut_begut_/ Рецензия на книгу Цви Айзенмана «А стрелки бегут, бегут...»] Народ Книги в мире книг. 2015. № 119.

Отрывок, характеризующий Фрухтман, Лев Петрович

– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?