Фёдор (князь киевский)

Фёдор — князь киевский в период не ранее битвы на Ирпени (1321—1324) и не позднее битвы на Синих Водах (1362), княживший позднее Станислава из путивльской ветви Ольговичей и ранее Владимира Ольгердовича из Гедиминовичей.

Происхождение Фёдора остаётся не выясненным. Различные версии отождествляют его с Ольгимундом Гольшанским (которого Гедимин согласно белорусско-литовским летописям поставил своим наместником после захвата Киевской земли), с Фёдором Святославичем из Рюриковичей, входившим в состав посольства Гедимина в Новгород в 1326 году, либо с братом Гедимина Фёдором, упоминаемым с связи с визитом митрополита Феогноста на Волынь в 1330—1331 годах.

Фёдор известен только по событиям 1331 года, которые, однако, на фоне общего недостатка сведений о судьбе Киевской земли в период после монгольского нашествия помогают исследователям составить определённое представление о её внешнеполитическом положении в тот период.

В 1331 году во Владимире-Волынском Феогност отказался хиротонисать в епископы Новгорода и Пскова Арсения (избранного собором епископов: Феодором Галицким, Марком Перемышльским, Григорием Холмским и Афанасием Владимирским и поддержанного Гедимином) и поставил в Новгород своего кандидата Василия. Когда тот ехал с Волыни в Новгород, ему удалось благодаря предупреждению Феогноста оторваться от организованной Гедимином погони. Но вблизи Чернигова князь Фёдор с ордынскими баскаками и отрядом в 50 человек напал на них, взял откуп и увёл в плен Ратслава, протодьякона Феогноста. Кроме того, Василий заключил с Фёдором соглашение о принятии на службу в Новгороде племянника Фёдора – Глеба Гедиминовича, что стало первым случаем принятия в Новгороде князя-нерюриковича.

Ссылки

• Шабульдо Ф.М. [krotov.info/lib_sec/25_sh/sha/buldo_02.htm Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского]

Отрывок, характеризующий Фёдор (князь киевский)

– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.