Хрисаргир

Либаний, речь XLVI, 22-23

Скажем далее и о том зле, которое превзошло все прочие. Это непосильная подать, серебро и золото, вызывающая трепет с приближением грозного пятилетия. Название этому источнику дохода благовидное от купеческого сословия, но так как те (купцы) прибегают к морским путям, чтобы ускользать от подати, гибнут люди, которым едва дает прокормиться их ремесло. Не избегает подати даже штопальщик обуви. Видал, и не раз, как подняв к небесам свой резак, они клянутся, что на него вся их надежда. Но даже это не избавляет их от сборщиков, которые пристают к ним, лают, чуть не кусаются.

Настоящая пора, государь, учащает переход в кабалу, лишая свободного состояния детей, продаваемых отцами не для того, чтобы цена их поступала к ним в скрыню, но чтобы на их глазах она переходила в длань настойчивого сборщика. Пусть при этом никто не думает, что я стою за то, будто бы не следовало взимать подати, когда войны требуют денег, на которые можно и одолевать врагов, и охранять подданных. Но стою я за то, что тем, кто их вносит, необходимо приходится соображать, из какого бы источника им внести их. Надлежит с своей стороны и тому, кто взимает подать, смотреть на иное сквозь пальцы, давая тем возможность внести её людям, страдающим под её бременем.

пер. С. Шестакова

Хрисаргир (др.-греч. χρυσάργυρον, лат. collatio lustralis) — налог, существовавший в Римской империи и Византии с начала IV до конца V века. Являясь основным налогом, взимаемым с городского населения, благодаря специфике своего взимания, приводившей к злоупотреблениям, оставил значительный след в источниках данного периода. Несмотря на это практически все связанные с этим налогом вопросы не имеют ответа.

В византинистике существует несколько точек зрения о характере этого налога и, соответственно, отсутствует единое определение. До середины XX века историки характеризовали его как налог промышленности, торговли, или их обоих, или же, согласно Дж. Б. Бьюри, с прибыли с любого вида торговой деятельности. По мнению З. В. Удальцовой это был сбор с купцов на право торговли. В современных исследованиях пребладают менее конкретные формулировки. Греческое название этого налога, происходящее от слов «золото» др.-греч. χρυσος и «серебро» (др.-греч. αργυρος) предполагает, что, по крайней мере на начальном периоде своего существования, он взимался в монете из этих металлов.

Относительно того, когда и кем был введён данный налог наиболее распространённой точкой зрения является приписывание этой инициативы Константину Великому в 314 году в ознаменование пятилетнего юбилея своего провозглашения августом. Однако уже историк VI века Евагрий Схоластик полагал, что эту теорию выдумал историк V века Зосим из ненависти к Константину. Альтернативные теории допускают его появление в 306 году в честь двадцатилетия пребывания на троне Максимиана или даже относят к правлению Калигулы или Александра Севера.

До правления императора Констанция II мало известно об особенностях сбора хрисаргира, кроме того, что от него практически сразу были освобождены ветераны и навикулярии. При Констанции II, вероятно, налог становится «пятилетним сбором» и связывается с социальной группой negotiatores, а ранее существовавшая льгота для клира была отменена. Также известно, что от его уплаты были освобождены сельские ремесленники, но не проститутки и нищие. Аммиан Марцеллин упоминает, что в 361 году, накануне войны с Персией и мятежным Юлианом император Констанций взимал хрисаргир со всех социальных групп и профессий.

В законодательных источниках, особенно начала IV века, сохранилось мало сведений о методах начисления и способах взимания хрисаргира. Начиная с правления Констанция II количество известных законов увеличивается, но они не содержат данных о диверсификации налогообложения и мерах, которые должны применяться в случае неплатежей. Это может быть указанием на то, что конкретные меры по администрированию данного сбора принимались городскими властями. Возможно, рассказ о тяжести налогового бремени при Констанции связан распространившимися при сборах хрисаргира злоупотреблениями. неэффективность и саботаж при сборе налогов привёл к реформам городского управления при Юлиане, увеличившей число куриалов за счёт богатых плебеев. С целю компенсировать свои расходы, торговцы переводили цены на свои товары в золото и серебро, что вызывало недовольство императора. В 382 году сбор хрисаргира был отдан откупщикам, что привело к новым злоупотреблениям и запрету накапливать собранные средства.

Периодичность сбора хрисаргира также точно не известно, разные теории предполагают четырёх- или пятилетний цикл, начинающийся от начала правления императора. На основании подсчётов А. Джонса, величина налога составляла 2 — 3.5 % дохода ремесленника и давала примерно 5 % доходов казны.

В отличие от других обстоятельств, отмена хрисаргира многочисленными источниками единогласно датируется 498 годом в правление Анастасия I. Однако о причинах этого шага существуют разные мнения.

См. также

• Налоги в Византии

Литература

• Бардола К.Ю. [dspace.univer.kharkov.ua/handle/123456789/3264 Налогообложение городского населения Византии IV—V вв. Хрисаргир] // Древности 2006-2008. Харьковский историко-археологический ежегодник. — Харьков: Харківське історико-археологічне товариство, 2008. — С. 77-94.

Отрывок, характеризующий Хрисаргир

25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.