Хусанходжаев, Саид Ахмад

Саид Ахмад Хусанходжаев
узб. Saidahmad Husanxoʻjaev
Род деятельности:	прозаик, драматург
Язык произведений:	узбекский
Награды:

Саид Ахмад Хусанходжаев (узб. Saidahmad Husanxoʻjaev; 10 июня 1920, Ташкент— 5 декабря 2007, там же) — узбекский советский писатель и драматург, Герой Узбекистана, народный писатель Узбекистана, Заслуженный деятель искусств Узбекистана, кавалер ордена «За выдающиеся заслуги» и ордена «Дружбы». Свои произведения публиковал под литературным именем Саид Ахмад.

Биография

Саид Ахмад родился в 1920 году в городе Ташкенте в семье служащего. Окончив среднюю школу в 1937 году, Саид Ахмад продолжил образование в Ташкентском Государственном педагогическом институте. С середины 30-х годов Саид Ахмад работает журналистом, активно участвует в процессах коллективизации и ликвидации безграмотности на селе. В конце 30-х годов он публикует свои первые публицистические очерки и рассказы в газете «Кизил Узбекистон» и журналах «Муштум» и «Шарк Юлдузи».

Первый сборник рассказов Саид Ахмада — «Дар» вышел в 1940 году и был довольно прохладно принят критиками. В последующих сборниках — «Мужественное сердце» (1942), «Ферганские рассказы» (1948), «Мухаббат» (1949), наиболее полно раскрылся талант Саида Ахмада, как мастера лирического и сатирического рассказа, сыгравшего значительную роль в развитии этого жанра в узбекской литературе.

С середины 50-х годов творчество Саида Ахмада обретает новые формы. Публикуются первые повести писателя «Родные просторы» (1957) и «Приговор» (1958). В начале 60-х годов Саид Ахмад начинает свою трилогию «Горизонт», ставшую значительным произведением узбекской литературы. Работа над произведением продолжалась более десяти лет — первая книга трилогии «Дни расставания» была опубликована в 1964 году, в 1969 году вышла вторая книга «На пороге горизонта» и в 1974 году публикуется первая по времени действия книга «Сорок пять дней». В 1988 году выходит роман писателя «Безмолвие».

Наибольшую известность Саиду Ахмаду принесли его пьесы, среди которых особенно выделяется комедия «Бунт невесток». Это произведение сразу после выхода поставило имя Саида Ахмада в один ряд с классиками узбекской литературы. Комедия Саида Ахмада была поставлена в 14 странах мира, по ней были сняты два художественных фильма — киностудией Узбекфильм и Лаосской киностудией.

С обретением Узбекистаном независимости, Саид Ахмад продолжает активно работать, в этот период выходят его произведения «Потерянные и обретенные», «Черноглазый Меджнун», «Утро на ресницах».

Саид Ахмад Хусанходжаев скончался на 87 году жизни 5 декабря 2007 года в городе Ташкенте.

Семья

Супруга Саида Ахмада — узбекская советская поэтесса Саида Зуннунова, дочь — Нодира Хусанходжаева.

Память

10 июня 2013 года в Национальном парке Узбекистана в Ташкенте был установлен памятник Саиду Ахмаду и Саиде Зуннуновой.

10 июня 2015 года в Национальной библиотеке Узбекистана была открыта выставка «Писатель – герой нашего народа», приуроченная к 95-летию Саида Ахмада.

Награды и премии

• Герой Узбекистана (1999)
• Народный писатель Узбекистана
• Заслуженный деятель искусств Узбекистана
• Орден «За выдающиеся заслуги»
• Орден «Дружбы»

Отрывок, характеризующий Хусанходжаев, Саид Ахмад

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.