Цапенко, Михаил Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Михаил Павлович Цапенко (1907 — 1977) — советский украинский искусствовед.



Биография

Родом из села Беляки в Полтавской области. Образование получил в Московском архитектурном институте (1935). С 1936 работал архитектором на Кавказе и в Москве, с 1938 сотрудник Академии Архитектуры СССР; в 19511959 гг в Киеве возглавлял Институт теории и истории архитектуры АН УССР и редактировал журнал «Строительство и Архитектура» (1953—1958). Его работы в основном на русском языке: о реалистичных основах советской архитектуры, архитектуре Болгарии, новейшей советской архитектуре, кроме того, «Архитектура Левобережной Украины XVII—XVIII веков» (1967), «Особенности строительной техники XVII—XVIII вв. на Украине» и «Украинская гражданская архитектура XVII—XVIII века»; статьи в журналах и сборниках. Скрупулёзно изучал историю и культуру Полтавской области и Черниговской области. Об этом книга «По равнинам Десны и Сейма», 1967); сотрудник в редакции «Истории украинского искусства» в шести томах, автор книги «Земля Брянская». М.,1972.

Публикации

Напишите отзыв о статье "Цапенко, Михаил Павлович"

Литература

Отрывок, характеризующий Цапенко, Михаил Павлович

Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.