Циммерман, Джордж

Джордж Майкл Циммерман
George Michael Zimmerman
Циммерман в 2012 году
Дата рождения:	5 октября 1983(1983-10-05) (40 лет)
Отец:	Роберт Циммерман
Мать:	Глэдис Циммерман (Меза)
Супруга:	Шелли Николь Дин

Джордж Майкл Циммерман (англ. George Michael Zimmerman; род. 5 октября 1983) — американский патрульный-волонтёр «соседского дозора» (англ. Neighborhood watch volunteer, фактически дружинник), 26 февраля 2012 года застреливший 17-летнего афроамериканца Трейвона Мартина.

Биография

Джордж Майкл Циммерман родился 5 октября 1983 года в американском городе Манассас, штат Виргиния. Он стал третьим из четырёх детей в семье Роберта Циммермана (Robert Zimmerman), который 22 года прослужил в армии США, участвовал в войне во Вьетнаме, закончил армейскую карьеру, работая в Пентагоне, а в 2012 году упоминался в прессе как отставной судья Верховного суда Вирджинии. Мать Циммермана Глэдис (Gladys Zimmerman), в девичестве Глэдис Меза (Gladys Mesa), до замужества жила в Перу; известно, что на родине она преподавала физкультуру. Позднее Глэдис Циммерман стала работать заместителем секретаря суда. Из-за перуанских корней матери СМИ называли Циммермана принадлежащим к испаноязычному меньшинству, а также латиноамериканцем.

Циммерман воспитывался в религиозной семье. До восьмого класса он обучался в католической школе и, кроме того, служил алтарником в Католической церкви всех святых (All Saints Catholic Church), прихожанами которой были его родители. Позднее Циммерман обучался в государственной средней школе в Вирджинии — Osbourn High School, которую окончил в 2001 году. Вскоре после окончания школы Циммерман с семьей переехал во Флориду.

Отмечалось, что с начала 2000 годов Циммерман неоднократно попадал в полицейские сводки. В 2001 году он фигурировал в них в качестве потерпевшего, подвергшегося нападению. В июле 2005 года Циммерман был обвинен в сопротивлении аресту и нападении на полицейского, однако в дальнейшем формулировка обвинения была изменена на «оказание сопротивления полиции без применения силы». Ссора с полицейским произошла, когда тот допрашивал друга Циммермана в связи с незаконным распитием им спиртных напитков. Циммерман не был подвергнут судебному преследованию, пройдя специальную программу, позволявшую людям, впервые совершившим нетяжкое преступление, избежать уголовного наказания (retrial diversion program). Вскоре после этого происшествия, в августе 2005 года, бывшая невеста Циммермана Вероника Заузо (Veronica Zauzo) обвинила того в нападении. Циммерман, в свою очередь, утверждал, что это она «царапала и душила его» в ответ на его предложение расстаться. Суд запретил им обоим приближаться друг к другу. Известно также, что в 2006 году Циммерман обвинялся в превышении скорости, однако обвинение было снято, так как в суде его вина не была доказана.

В 2007 году Циммерман женился на косметологе Шелли Николь Дин (Shellie Nicole Dean). В 2009 году супруги поселились в закрытом жилом комплексе Retreat at Twin Lakes в Сэнфорде, штат Флорида, в районе с мультиэтническим населением. Обстановка там характеризовалась как неспокойная и криминогенная: в частности, упоминалось, что в районе нередко происходили кражи. Циммерман стал инициатором создания в Retreat at Twin Lakes службы общественных патрульных (патрульных-волонтеров). Он же оказался единственным добровольцем, пожелавшим взять на себя эту обязанность и назначил себя координатором.

В том же году Циммерман начал изучать уголовное судопроизводство в колледже округа Семинол. Отмечалось, что ранее Циммерман проходил 14-недельные курсы при полицейской академии, которые окончил в 2008 году. Как пояснил The Miami Herald источник в шерифском управлении, эти курсы были предназначены лишь для ознакомления граждан с работой полиции: их слушатели не получали ни специальной экипировки, ни каких-либо полномочий.

Рассказывая о том, кем работал Циммерман, СМИ сообщали, что он был страховым агентом и продавцом подержанных автомобилей. По данным на весну 2012 года, Циммерман работал андеррайтером (специалистом, анализирующим степень рисков) в фирме Digital Risk, занимающейся риск-менеджментом в ипотечной сфере.

СМИ писали, что в школе Циммерман состоял в «Клубе будущих бизнес-лидеров Америки», а в 2002 году стал членом Демократической партии США.

Убийство Т. Мартина

Вечером 26 февраля 2012 года Циммерман, совершая обход района в качестве общественного патрульного, позвонил в службу 911 и сообщил, что видит «подозрительного парня». Пару минут спустя он сказал диспетчеру, что парень побежал к заднему выходу из жилого комплекса. Несмотря на то, что диспетчер просил патрульного не преследовать парня, Циммерман продолжил погоню. В результате завязавшейся борьбы он выстрелил своему противнику в грудь с близкого расстояния из своего полуавтоматического пистолета Kel-Tec PF-9</span>^ru_en и убил его. На ношение оружия у патрульного было разрешение: в сообщении Reuters говорилось, что Циммерман купил пистолет в 2009 году, чтобы обороняться от агрессивного соседского питбуля.

Убитый не был вооружен. Им оказался 17-летний чернокожий подросток Трейвон Мартин (Trayvon Martin). На допросе в отделении полиции Сэнфорда Циммерман заявил, что Мартин набросился на него, и ему пришлось выстрелить в целях самообороны. Он добавил, что во время потасовки Мартин ударил его в лицо, сломав нос, а затем прыгнул на него сверху, ударив патрульного головой о тротуар (ABC News приводил фотографию, сделанную сразу после убийства Мартина, на которой отчетливо видна кровь на затылке Циммермана). После допроса патрульный был отпущен на свободу: полиция квалифицировала его действия как «нецелесообразное убийство, совершенное для предотвращения противоправного деяния» («unnecessary killing to prevent unlawful act»).

Позднее выяснилось, что постоянно проживавший с матерью подросток в роковой для него день навещал своего отца с целью совместного просмотра баскетбола, с дружинником он встретился на обратной дороге из магазина, где купил Skittles и бутилированный чай, и кроме этих вещей у него ничего при себе не было.

Менее чем через 2 недели после случившегося, 8 марта, в сети появилось заявление родителей Трейвона Мартина с призывом справедливого расследования убийства их сына. Очень скоро их петиция набрала свыше двух миллионов подписей. Вокруг убийства Мартина развернулась широкая общественная кампания, тысячи людей выходили на митинги с требованием судебного разбирательства по делу и ареста Циммермана. Большинство протестующих было одето в толстовки с капюшоном — худи: именно эта одежда была на Трейвоне Мартине, когда он был убит. 28 марта американский конгрессмен Бобби Раш выступил с речью в Палате представителей, будучи одетым в худи в знак солидарности с протестующими. Между тем радикальная афроамериканская «Партия новые черные пантеры» (New Black Panther Party) предложила 10 тысяч долларов за поимку Циммермана. На вопрос, не является ли этот шаг подстрекательством к насилию, лидер организации Михаил Мухаммад (Mikhail Muhammad) ответил: «Око за око, зуб за зуб».

Семье Циммермана начали поступать угрозы, самому ему пришлось скрыться. В конце марта того же года Циммерман был отчислен из колледжа — чтобы не подвергать опасности других студентов.

Адвокат Циммермана в ответ на обвинения, согласно которым преступление, совершенное его подзащитным, стало проявлением расизма, сообщал, что тот был наставником чернокожего мальчика — водил его на баскетбол и помогал собирать деньги для церкви (фамилия ребёнка не называлась). Другие СМИ упоминали о двух афроамериканских детях, которых Циммерман опекал вместе с женой.

По мнению друга Циммермана Хорхе Родригеса, «Здесь не было никакого расизма. Речь шла об общине, которая страдала от нападений и грабежей, и только один человек посмел бросить всему этому вызов. Государство должно было наградить его, но вместо этого они устроили над ним суд».

Следствие

11 апреля 2012 года Циммерман был взят под стражу по обвинению в убийстве второй степени. Он не признал своей вины, но, тем не менее, извинился перед родителями своей жертвы. Уже 23 апреля он был выпущен на свободу под залог в 150 тысяч долларов. В том же месяце стало известно, что Циммерман собрал около 204 тысяч долларов пожертвований через сайт, запущенный им в собственную поддержку, но позже закрытый — как и его аккаунты в Twitter и Facebook.

Первые слушания по делу Циммермана были назначены на 29 мая 2012 года.

1 июня 2012 года суд отозвал решение о залоге и потребовал вернуть Циммермана под стражу, 3 июня он был вновь помещен в тюрьму. По мнению прокурора, когда решался вопрос о его освобождении под залог, Циммерман заявлял, что не имеет средств, хотя располагал 135 тысячами долларов, собранными на тот момент с помощью сайта в его защиту. Кроме того, выяснилось, что у Циммермана два действительных паспорта, один из которых он утаил от суда.

6 июля того же года Циммерман вновь был выпущен на свободу. Это произошло сутки спустя после того, как судья назначил залог в размере одного миллиона долларов, и Циммерман внес требуемые законом десять процентов от этой суммы.

Суд

Суд над бывшим дружинником начался 11 июня следующего года; эксперты утверждали, что из-за относительно либеральных норм законодательства Флориды о применении оружия при самообороне обвинительный приговор был маловероятен.

28 июня, во время голосования по принятию законопроекта об иммиграционной реформе, лидер республиканского меньшинства в Сенате Митч Макконнелл, нарушив регламент, вместо «да» или «нет» выкрикнул «Циммерман невиновен!».

Судебный процесс приковал внимание американцев, вызвав огромный резонанс в обществе. Он так пристально освещался телевидением, что даже фактическое смещение президента Египта Мурси военными 5 июля прошло на этом фоне почти незамеченным.

Слушания завершились через месяц, 12 июля 2013 года, а на следующий день после 16-часовых совещаний жюри присяжных из шести женщин (пятеро — белые, а шестая — латиноамериканка) единогласно оправдало обвиняемого, признав факт самообороны.

Реакция на приговор

Вердикт сразу же вызвал крупные акции протеста во многих городах США. Сторонники потерпевшего обвинили коллегию присяжных, среди которых нет ни одного человека с тёмным цветом кожи, в том, что при вынесении решения они руководствовались расистскими стереотипами. Ещё больше людей вышло на улицы на следующий день, 14 июля,.

Так, в Нью-Йорке несколько тысяч человек, среди которых много афроамериканцев, устроили митинг на Таймс-сквер, протестующие (некоторые в футболках с надписью «Застрели меня, я чёрный») держали плакаты «Нет справедливости» и «Равноправие для всех», в итоге 20 человек были арестованы.

В Лос-Анджелесе недовольные граждане почти на полчаса перекрыли автостраду I-10 в районе Мид-Сити</span>^ru_en, а после этого мешали движению на прилегающих улицах. По словам полиции, несколько человек стали бросать в стражей порядка камни и батарейки типоразмера D, поэтому им пришлось применить резиновые пули. Сотни людей прошли также маршем по Западной авеню</span>^ru_en, акции протеста прошли также на бульваре Голливуд</span>^ru_en и районе «Леймерт-Парк</span>^ru_en» на юге города («Южном Централе»). Основным лозунгом протестующих, который они скандировали, был «Справедливость для Трейвона» (Justice for Trayvon).

Акции протеста разной численности, в которых принимали участие также и множество белокожего и иного населения, также прошли в Вашингтоне, Сан-Франциско, Чикаго и других городах, а в некоторых случаях (например, в Окленде) переросли в столкновения с полицией.

Президент США Б. Обама призвал граждан успокоиться, уважать закон и решение суда:

The death of Trayvon Martin was a tragedy. Not just for his family, or for any one community, but for America. I know this case has elicited strong passions. And in the wake of the verdict, I know those passions may be running even higher. But we are a nation of laws, and a jury has spoken. I now ask every American to respect the call for calm reflection from two parents who lost their young son. And as we do, we should ask ourselves if we’re doing all we can to widen the circle of compassion and understanding in our own communities. We should ask ourselves if we’re doing all we can to stem the tide of gun violence that claims too many lives across this country on a daily basis. We should ask ourselves, as individuals and as a society, how we can prevent future tragedies like this. As citizens, that’s a job for all of us. That’s the way to honor Trayvon Martin.

— [twitter.com/whitehouse/status/356507721933139971/photo/1 официальный твиттер Белого дома]

Вскоре после объявления приговора Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения опубликовала на своём сайте онлайн-петицию</span>^ru_en в адрес генерального прокурора США Э. Холдера с требованием предъявить обвинения на федеральном уровне в связи с нарушанием наиважнейшего гражданского права — права на жизнь — на основании закона о гражданских правах 1964 года</span>^ru_en, позволяющего федеральным судам повторно судить лиц, оправданных судами штатов. Однако по мнению экспертов, опрошенных The Washington Post, для начала такого судебного процесса минюсту США придётся доказать то, что убийство было совершено по расистским мотивам, а сделать это будет очень сложно.

В массовой культуре

В 17-м сезоне мультсериала «Южный парк» вышла серия Война миров Зиммерман, пародирующая дело Джорджа Циммермана. Хип-хоп исполнитель Ace Hood упомянул имя Трейвона Мартина в композиции Another Statistic: «God bless Trayvon Martin — I’m in my hoodie. Another innocent young brother who met a bully» — «Боже, благослови Трейвона Мартина — на мне толстовка с капюшоном. Очередной невинный братец, который наткнулся на задиру» Также Джордж Циммерман был упомянут в 6-м сезоне американской версии сериала "Shameless":"400 лет угнетения сделали бы тебя черным, и если ты не закончишь с этой пародией, я натравлю на тебя Циммермана"

Ссылки

• [www.bbc.co.uk/russian/international/2013/07/130714_zimmerman_florida_not_guilty.shtml Убивший подростка во Флориде признан невиновным — BBC Russian — В мире]
• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14217455/ материал] ([web.archive.org/web/*/www.lenta.ru/lib/14217455/ архив]) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Циммерман, Джордж

Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.