Чэнь Ханьшэн

Чэнь Ханшэн (кит. 陈翰笙; пиньинь: Chén Hànshēng); 5 февраля 1897, Уси — 13 марта 2004) — китайский историк, социолог, разведчик.

Биография

Родился в городе Уси провинции Цзянсу. В 1909 его семья переехала в Чанша, где он учился в средней школе. В 1916 поступил в Колледж Помоны (en:Pomona College) в США, который окончил в 1920 году. Продолжил образование в Чикагском университете, где в 1922 году получил степень магистра истории, защитив дипломную работу «The conference of ambassadors in London, 1912—1913, and the creation of the Albanian State: A diplomatic study». Чэнь участвовал в общественной деятельности, был избран секретарем союза китайских студентов в США, был одним из младших редакторов журнала союза The chinese students monthly. Женился на Гу Шусин, также учившейся в США, с которой познакомился в Сан-Франциско в 1919.

Поступил в Гарвардский университет на Phd-программу по истории, но в 1923 году уехал в Германию, где окончил свою докторскую работу в Берлинском университете.

В 1924 году вернулся в Китай. Был приглашен преподавать историю и политэкономию в Пекинский университет его президентом Цай Юаньпэем. В это время Чэнь начал знакомиться с марксизмом. В 1925 году по рекомендации профессора Ли Дачжао Чэнь вступил в Гоминьдан. В 1927 году, после полицейского налета на советское посольство в Пекине, организованного по приказу Чжан Цзолиня, и ареста многих китайских коммунистов Чэнь на некоторое время скрылся в СССР, вернувшись в Китай в 1928 году.

В 1930 годах работал в Шанхае, возглавляя социологический исследовательский институт принадлежавший к созданной в 1928 году Academia Sinica. Занимался исследованиями жизни китайского крестьянства, организовав ряд полевых исследований, первых такого рода в Китае. Значительная часть работ финансировалась институтом тихоокеанских отношений (en:Insitute of Pacific Relations, IPR).

С 1926 года Чэнь также работал на Коминтерн, выполняя секретные задания. Чэнь с женой были хорошо знакомы с германской коммунисткой Рут Вернер и с журналисткой Агнес Смедли, через которую он был связан с известным советским разведчиком Рихардом Зорге.

В 1933 году правящая партия Гоминьдан попыталась установить более жесткий контроль над академией. Многие коллеги Чэня были уволены. Сам он был вынужден уйти в отставку. В 1935 Чэнь Ханьшэн был вынужден снова уехать из Китая, проведя некоторое время в СССР, где стал свидетелем сталинских чисток. В 1937 году Чэнь переехал в Нью-Йорк, где вместе с Оуэном Латтимором работал в секретариате IPR. Работал в журналах Far Eastern Survey и Pacific Affairs.

С мая 1939 года Чэнь Ханьшэн работал в Гонконге, будучи представителем IPR и работая в международной комиссии по продвижению промышленных кооперативов. В этот период он участвовал в переводе крупных денежных средств из-за границы коммунистам на их базы в Янани. На эти деньги китайская красная армия закупала оружие у войск прояпонских марионеточных режимов, при пассивном содействии японцев.

Когда в 1944 в городе Гуйлинь ему за его прокоммунистическую деятельность грозила опасность ареста тайной полицией китайских националистов, ему на помощь пришли британцы, которые срочно вывезли его на самолёте в Индию, где его уже официально приняли на службу в британскую разведку.

В 1945—1950 годах Чэнь жил в США, преподавал в университете Джона Хопкинса. Был связным между КПК и Коммунистической партией США.

В 1950 году вернулся в Китай. Чжоу Эньлай предложил ему пост замминистра иностранных дел, но Чэнь отказался, предпочитая заниматься научной работой. С 1952 года работал в ежемесячном журнале для иностранцев «Китай на стройке» (сейчас «Китай сегодня»).

Подвергался преследованиям во время Культурной революции. В 1966—1968 годах находился под домашним арестом. Его жена умерла в 1968 году в результате издевательств. К 1971 году, когда ему было разрешено покинуть «школу политического переобучения», Чэнь почти полностью ослеп. Не имея возможности заниматься какой-либо официальной работой, Чэнь у себя дома давал бесплатные уроки английского языка, тем кто хотел учиться, в том числе детям репрессированного Лю Шаоци.

В 1988 году в Китае были опубликованы мемуары Чэнь Ханьшэна. Умер в 2004 году.

Труды

• Landlord and Peasant in China: A Study of the Agrarian Crisis in South China. International Publishers, New York. 1936.
• Agrarian Problems in Southernmost China. Lingnan University, Canton. 1936.
• Industrial Capital And Chinese Peasants. 1939
• Chen Han-Seng’s Writings 1919—1949. Commercial Press.
• Ecological and Agrarian Regions of South Asia Circa 1930. By Chen Han-Seng And Guy Arbellot With The Assistance Of Stephanie Owen And Nicholas Thorner; Edited By Daniel Thorner. Oxford University Press, Karachi, Pakistan. 1955
• Chen Hansheng, My Life During Four Eras [Sige shidai de wo] (Beijing: China Culture and History Press [zhongguo wenshi chupan she], 1988). — мемуары.

Отрывок, характеризующий Чэнь Ханьшэн

– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.