Шляпников, Александр Гаврилович

Александр Гаврилович Шляпников<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Народный комиссар труда РСФСР
9 ноября 1917 — 8 декабря 1918
Глава правительства:	Владимир Ильич Ленин
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Шмидт, Василий Владимирович
и. о. Народный комиссар торговли и промышленности РСФСР
2 декабря (19 ноября) 1917 — 27 января (7 февраля) 1918
Глава правительства:	Владимир Ильич Ленин
Предшественник:	Ногин, Виктор Павлович
Преемник:	Смирнов, Владимир Михайлович
Рождение:	30 августа 1885(1885-08-30) Муром Владимирская губерния, Российская империя
Смерть:	2 сентября 1937(1937-09-02) (52 года) Москва, расстрелян

Алекса́ндр Гаври́лович Шля́пников («Александр», «Беленин») (30 августа 1885, Муром Владимирской губ., — 2 сентября 1937, Москва) — российский революционер, советский государственный деятель, лидер группы «рабочей оппозиции», первый народный комиссар труда РСФСР (1917—1918).

Биография

Отец умер в раннем возрасте; мне не было ещё трех лет, когда он утонул и оставил мою мать с четырьмя маленькими детьми, младшему из коих было всего лишь несколько месяцев. Жизнь вдовы, оставшейся без средств и без работника, была чрезвычайно тяжела. С самых малых лет все члены семьи приучались к какой-нибудь работе, чтобы быть полезными и помогать матери в её трудной борьбе за жизнь.

— Из автобиографии

Родился в большой старообрядческой мещанской семье и с детства познакомился с религиозными преследованиями. Рано оставшись без отца, Шляпников, в 1895 году окончив три класса Муромского начального училища, стал выполнять неквалифицированную работу, чтобы помочь семье.

Революционная деятельность

С 1898 работал на заводе. К двадцати годам стал одним из лучших токарей Петербурга. Большую часть зарплаты тратил на самообразование и приобретение книг. Участвовал в стачечном движении, в 1901 году вступил в РСДРП, после раскола 1903 года стал большевиком.

С 1908 по апрель 1914 года работал на заводах Франции, Германии и Англии; в совершенстве изучил немецкий и французский языки. Состоял в романтических отношениях с Александрой Коллонтай.

В 1914 году жил и работал на заводах Петрограда под фамилией Жакоба Ноэ. В конце сентября 1914 года был вынужден уехать из России. Утверждается, что в 1915 году он был кооптирован в члены ЦК РСДРП.

В 1917 году был членом Русского бюро ЦК РСДРП и одним из организаторов отрядов народной милиции.

На государственной и профсоюзной работе

Нарком труда в первом составе Совета Народных Комиссаров Российской Советской Республики. В ноябре 1917 поддерживал точку зрения о необходимости создания «однородного социалистического правительства» из всех партий, входивших во ВЦИК, не получил поддержки, но не оставил своего поста, добавив к нему обязанности наркома торговли и промышленности. В 1918—1919 годах — кандидат в члены ЦК РКП(б).

В конце мая 1918 года Шляпников со Сталиным, получив чрезвычайные полномочия, был направлен на юг России, чтобы, по словам Ленина, «помочь выкачать оттуда хлеб».

В 1918 был назначен членом РВС Южного фронта, председателем РВС Каспийско-Кавказского фронта, затем членом РВС 16-й армии Западного фронта.

В 1920 отозван для работы в ВЦСПС. В 1921—1922 годах — член ЦК РКП(б).

Шляпников выступал против Троцкого с его идеей о милитаризации трудовой жизни страны, принял активное участие в дискуссии о профсоюзах. Шляпников и Коллонтай возглавили группу «рабочей оппозиции», заявив, что задачей профсоюзов является организация управления народным хозяйством, лишив этой функции партию, — точка зрения, резко раскритикованная в ходе дискуссии и на Х съезде РКП(б) Лениным.

Вячеслав Молотов вспоминал: «Шляпников принадлежал к большевистской группе. Мы его считали лидером… Потом очень погорел. „Рабочую оппозицию“ создал. Мало ли таких было? Неподготовленный рабочий человек».

В 1923 Шляпников открыто выступил с критикой ЦК по вопросам экономического положения, внутрипартийной и рабочей демократии, после чего был отправлен на дипломатическую работу.

Недолго пробыв торгпредом во Франции, в 1925 вернулся в СССР. Под давлением Политбюро был вынужден заявить, что «никакой фракционной работы» вести более не будет.

До 1929 работал председателем правления акционерного общества «Металлоимпорт».

В 1923—1931 вышли в свет его воспоминания «Семнадцатый год».

19 февраля 1932 г. было принято постановление Оргбюро ЦК об исторических произведениях Шляпникова: «Ввиду того, что тов. Шляпников не только не признает этих своих ошибок, а продолжает настаивать на своих клеветнических, против Ленина и его партии, измышлениях, ЦК постановляет: 1. Прекратить печатание и распространение „исторических“ работ т. Шляпникова („1917 год“, „Канун 1917 года“). 2. Предложить т. Шляпникову признать свои ошибки и отказаться от них в печати. В случае же отказа со стороны т. Шляпникова выполнить пункт второй — исключить его из рядов ВКП(б)» (РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 77. Л. 6).

Слух о первом аресте Петровскими оппозиционерами и ссылка в Сибирь

В 1933 Шляпников был исключён из партии, в 1934 административно выслан в Карелию, в 1935 за принадлежность к «рабочей оппозиции» осуждён на 5 лет — наказание, заменённое ссылкой в Астрахань.

Второй арест и расстрел

2 сентября 1936 г. был вновь арестован. Его обвинили в том, что, будучи руководителем контрреволюционной организации «Рабочая оппозиция», он осенью 1927 года дал директиву харьковскому центру этой организации о переходе к индивидуальному террору как методу борьбы против ВКП(б) и Советского правительства, а в 1935—1936 годах давал директивы о подготовке террористического акта против Сталина. Шляпников виновным себя не признал, но по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР был расстрелян ровно через год после ареста, 2 сентября 1937 года.

Как пишет Олег Хлевнюк: «в марте-апреле 1935 г. в Москве Особым совещанием при НКВД СССР ряд известных деятелей партии (А. Г. Шляпников, С. П. Медведев, С. И. Масленников и др.) были осуждены по сфальсифицированному делу так называемой «московской контрреволюционной организации — группы „рабочей оппозиции“». Фактически они пострадали за то, что в 1921 г. во время дискуссии по материалам X съезда партии поддерживали платформу „рабочей оппозиции“».

Реабилитация

31 января 1963 года Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала Александра Гавриловича Шляпникова за отсутствием в его действиях состава преступления. 21 декабря 1988 года Комитет партийного контроля при ЦК КПСС восстановил Шляпникова в партии (посмертно).

Семья

• Сын — Юрий Александрович Шляпников.
• Дочь — Ирина Александровна Шляпникова.
• Сын — Александр Александрович Шляпников.
• Правнук - Дмитрий Алексееи
  • Внук - Кирилл Александрович Шляпников, российский врач невролог, аллерголог-иммунолог.

Сочинения

• [sovphil.narod.ru/polit_hist/polit_hist013.rar Канун семнадцатого года. Семнадцатый год. Т. 1: Канун семнадцатого года] rar
• [sovphil.narod.ru/polit_hist/polit_hist014.rar Канун семнадцатого года. Семнадцатый год. Т. 2: Семнадцатый год] rar
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/26538-shlyapnikov-a-g-semnadtsatyy-god-m-pg-1923-1931 Семнадцатый год. — М.; Пг., 1923—1931]
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/25517-shlyapnikov-a-g-fevralskie-dni-v-peterburge-harkov-1925#page/1/mode/grid/zoom/1 Февральские дни в Петербурге. — Харьков, 1925. — 71 с.]

Ссылки

• [left.ru/2000/9/biografy.html Left.ru]
• [www.dissercat.com/content/ag-shlyapnikov-revolyutsioner-istorik-i-memuarist А.Г. Шляпников - революционер, историк и мемуарист]
• [scepsis.net/library/id_3428.html Юрий Аксютин. Александр Шляпников]

Отрывок, характеризующий Шляпников, Александр Гаврилович

Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.