Свято-Троицкий Николаевский монастырь (Горные Ключи)

Монастырь
Свято-Троицкий Николаевский монастырь
Страна	Россия
Местоположение	Кировский район Приморского края
Конфессия	Православие
Епархия	Владивостокская
Тип	мужской
Основатель	иеромонах Алексий (Осколков)
Дата основания	1893
Основные даты: 1860-е — Идея создание 1893 — Начало строительства 1895 — Открытие 1924 — Закрытие 1927-1991 — Использование как склад 22 февраля 1995 года — Восстановление
Наместник	игумен Василий (Кулаков)
Статус	действующий
Состояние	действующий, реконструкция
Сайт	[www.monast.ru Официальный сайт]

Свято-Троицкий Николаевский монастырь — монастырь Владивостокской и Приморской епархии Русской православной церкви, расположенный в Кировском районе Приморского края недалеко от села Шмаковка по дороге на посёлок городского типа Горные Ключи (к которому он административно и относится). Старейший на Дальнем Востоке мужской монастырь.

История

Мысли о создании монастыря на месте современного Приморского края прозвучала 18 декабря 1862 года в послании Священному Синоду архиепископа Камчатского Иннокентия (Вениаминова) в епархиальном отчёте Святейшему Синоду. Архиепископ Иннокентий говорил о высокой нужде учреждения мужской общежительной обители. Однако сам архиепископ Иннокентий и Синод на тот момент понимали, что решение этой задачи будет в тот период крайне затруднительно.

Непосредственным инициатором начала строительства стал Сергей Михайлович Духовской, назначенный в 1893 году Приамурским генерал-губернатором и получивший личное разрешение императора Александра III устроить на Дальнем Востоке первый монастырь. Среди известных лиц, поддержавших идею о дальневосточном монастыре, были также обер-прокурор К. П. Победоносцев и митрополит Санкт-Петербургский Палладий (Раев). Правящий архиерей Камчатской епархии епископ Макарий (Дарский) получил от Святейшего Синода указание руководить устроением нового монастыря.

Настоятелем монастыря, который ещё предстояло построить, был назначен иеромонах Алексий (Осколков), двоюродный брат губернатора С. М. Духовского. Первой его задачей стало определение места, где должен быть построен монастырь. Поиск места начался в Хабаровске; в октябре 1893 года был выбран участок на одной из проток Амура при Петропавловском озере. Первые шесть месяцев 1894 года ушли на согласование всех вопросов по строительству обители. Наконец Святейший Синод 26 октября — 1 ноября 1894 года постановил учредить в пределах Камчатской епархии мужской монастырь под Хабаровском, вблизи Петропавловского озера. Монастырь получил статус епархиального и нештатного. Ему разрешалось иметь такое число братии, «какое обитель в состоянии будет содержать на свои средства».

После повторного осмотра комиссия признала этот участок малопригодным по качеству земли и затопляемости, а также из-за возможных конфликтов с местными жителями из-за рыбной ловли. В июне 1895 года иеромонах Алексий убедил администрацию губернии начать поиск другого места в Южно-Уссурийском крае.

Монастырь был открыт в 1895 году и сразу же стал одним из важнейших религиозных центров Дальнего Востока.

В 1908 году обитель получила в свою собственность типографию в дар от Л. П. Кожеурова — владельца газеты «Русский Восток» в г. Никольск-Уссурийске. Типография располагалась недалеко от монастыря в селе Авдеевка. Судя по архивным фотографиям, она была оснащена всем необходимым. Все работы по подготовке изданий к выпуску монахи выполняли сами. В 1909 года был налажен процесс выпуска миссионерских листков, брошюр, книг.

Монастырь стремительно развивался и к 1917 году монастырь претендовал на статус Лавры. Из четырёх храмов в годы гражданской войны два сожжены. Монастырь был окончательно закрыт в 1924 году. Вся территория, на которой располагалась обитель, была передана Дальневосточному военному округу.

В год столетия его основания Патриарх Московский и всея Руси Алексий II утвердил Указ Священного Синода Русской Православной Церкви от 22 февраля 1995 года: «Возобновить монашескую жизнь в Свято-Троицком мужском монастыре в посёлке Горные Ключи Владивостокской епархии». К тому времени монастырю был возвращён лишь полуразрушенный храм-часовня Преображения Господня и небольшой участок земли на вершине сопки рядом с часовней.

Ко времени восстановления монастыря вся его территория находилась в ведении Дальневосточного военного округа и на ней расположился Шмаковский военный санаторий. В собственности курорта оказались часть сохранившихся монастырских зданий: храм во имя Иверской иконы Божией Матери (2-й этаж превращен в клуб, 1-й в лечебный корпус); недостроенный в 1917 году храм-часовня Преображения Господня (стал смотровой площадкой санатория из-за своего выгодного географического расположения на вершине сопки); домик настоятеля (стал административным корпусом санатория); трапезная (теперь столовая курорта); келейный корпус (стал спортивным залом).

Литература

• Игумен Иннокентий (Ерохин) «История Уссурийского Свято-Троицкого Николаевского мужского монастыря» // Журнал Московской Патриархии, № 2 2006

Ссылки

• [www.kirovsky-dv.ru/blog/svjato_troickij_nikolaevskij_muzhskoj_monastyr/2010-03-20-42/ Свято-Троицкий Николаевский монастырь] на сайте kirovsky-dv.ru  (рус.)
• [www.monast.ru/ Сайт монастыря]  (рус.)

Свято-Троицкий Николаевский мужской монастырь в 1910 году	Свято-Троицкий Николаевский монастырь. Вид с автодороги М60	Храм Преображения Господня

Отрывок, характеризующий Свято-Троицкий Николаевский монастырь (Горные Ключи)

– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.