Эйбешюц, Йонатан

Йонатан Эйбешюц (нем. Jonathan ben Nathan Eybeschütz, латинское написание — Eybeschuetz; бен Натан Ната; 1690, Краков, Речь Посполитая — 1764, Альтона, Пруссия) — раввин, каббалист и знаток талмуда, был ректором пражской иешивы и известным проповедником. Подозревался в тайных отношениях с саббатианцами.

Карьера

В 18 лет он считался гаоном (гением), уже в 21 стал ректором пражской иешивы, у него были тысячи учеников и высокий авторитет.

Инцидент с печатью талмудов

Эйбешюц смог договориться с католическим кардиналом Хассембауэром и получил разрешение на печатание Талмуда, но кардинал поставил условие, что цензура вырежет из Талмуда места, несовместимые с христианством. В еврейских общинах по этому поводу возникли споры, и франкфуртские раввины добились отмены разрешения.

В 1725 раввины Праги наложили херем на пражских саббатианцев, это решение поддержал Эйбешюц. В 1736 стал даяном Праги. В 1741 году стал раввином города Меца, а в 1750 году стал раввином Гамбурга, Альтоны и Вандсбека.

Эйбешюц завоевал любовь и уважение прихожан — как своей добротой и обходительностью, так и своими знаниями.

Тяжба с Яковом Эмденом

Яков Эмден, амстердамский раввин, обвинил Эйбешюца в пособничестве саббатианству. Основанием для споров был амулет с саббатианской символикой (зашифрованным именем Шабтая Цви), который он передал беременной женщине в Альтоне. Эмден выдвинул обвинения, Эйбешюц стал утверждать, что амулет поддельный, и объявил херем саббатианцам, однако Эмден продолжал его публично обвинять.

В амулете присутствовали четыре буквы בבאא ББАА или בבאי ББАЙ, и Эмдем заметил, что после достаточно распространённой у каббалистов замены букв получается имя Шабтай. Эйбешюц утверждал, что речь шла о четырёх буквах первых слов Торы ББЭТ, но переписчик допустил ошибку.

Спор разросся и охватил практически все европейские общины. На стороне обвинения стояло большинство раввинов Германии, на стороне защиты — раввины Польши и Моравии. Спор предложили рассудить королю Дании, который вступился за Эйбешюца и назначил перевыборы раввинов, в которых Эйбешюц победил. За Эйбешюца вступились также христианские учёные.

Франкфуртские, амстердамские и мецские раввины потребовали от Эйбешюца ответа на обвинения, но Эйбешюц отказался явиться на суд. Дело было передано в Ваад четырех земель (центральное правление польских евреев), который вынес заключение о невиновности Эйбешюца.

В споре обе стороны активно объявляли херемы представителям противоположного лагеря, что привело к тому, что чуть ли не пол-Европы оказалось под херемом; сила херема как наказания стала смехотворной.

За Эйбешюца вступился пражский раввин Йехезкель Ланда, который объявил амулеты подложными и снял с него обвинения.

В 1760 году появились новые факты обвинения. Саббатианство было обнаружено в пражской иешиве среди учеников Эйбешюца, а потом его собственный сын Вольф объявил себя саббатианским пророком (франкистского толка). Тогда была закрыта иешива. Тем не менее Эйбешюц был оправдан, но спор продолжался и после его смерти.

Сочинения

Эйбешюц написал около тридцати работ по галахе, которые нашли признание. От считался также выдающимся знатоком Талмуда.

Оценки

По распространённому мнению в XIX веке, Эйбешюц не был саббатианцем, однако сочувствовал этому движению в молодости, разочаровавшись в зрелом возрасте.

Тем не менее немало исследователей (Грец и Гершом Шолем) считают его саббатианцем, держащим в тайне свои пристрастия, основываясь в первую очередь на его трактате «Шем Олам».

В ранние года Эйбешюц познакомился с саббатианским теоретиком Нехемией Хайоном, а моравский саббатианец Иегуда Лейб Просниц был одним из его учителей, Просниц очень ценил Эйбешюца, считая его успешным претендентом стать Мессией.

Конфликт между Эмденом и Эйбешюцем разделил еврейское сообщество и предвосхитил разделение еврейской мысли на два направления — «литовская» раввиническая традиция (миснагдим) и мистический хасидизм.

Литература

• [www.eleven.co.il/article/14989 «Эйбеншюц Ионатан», Электронная еврейская энциклопедия]
• [berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer11/MN53.htm Михаил Носоновский. Яков Эмден против Йонатана Эйбешеца]
• [www.eleven.co.il/article/15086 «Эмден Я‘аков», Электронная еврейская энциклопедия]
• Moshe Perlmutter, R.Yehonatan Aibeshits ve-yahaso el ha-Shabtaut : hakirot hadashot 'al yesod ketav ha-yad shel s.va-avo ha-yom el ha-'ayin (Tel Aviv:1947)
• Carl Anton, Period documents concerning the Emden/Eibeschuetz controversy. (Reprint 1992)
• Elisha Carlebach, The pursuit of heresy : Rabbi Moses Hagiz and the Sabbatian controversies (Columbia 1990)
• Gershom Scholem, Meḥḳere Shabtaʼut (1991)
• Sid Leiman/Simon Schwarzfuchs, New Evidence on the Emden-Eibeschiitz Controversy. The Amulets from Metz, Revue des Etudes Juives 165 (2006),
• Sid Leiman, "When a Rabbi Is Accused of Heresy: R. Ezekiel Landau’s Attitude toward R. Jonathan Eibeschuetz in the Emden- Eibeschuetz Controversy in FROM ANCIENT ISRAEL TO MODERN JUDAISM Edited by Jacob Neusner
• Leiman, Sid (Shnayer) When a rabbi is accused of heresy : the stance of the Gaon of Vilna in the Emden-Eibeschuetz controversy in Me’ah She’arim (2001) 251—263
• Leiman, Sid (Shnayer) Z. When a rabbi is accused of heresy : the stance of Rabbi Jacob Joshua Falk in the Emden-Eibeschuetz controversy. Rabbinic Culture and Its Critics (2008) 435—456
• Moshe Carmilly-Weinberger, Wolf Jonas Eybeschütz — an «Enlightened» Sabbatean in Transylvania Studia Judaica, 6 (1997) 7-26
• Yehuda Liebes «A Messianic Treatise by R. Wolf the son of R. Jonathan Eibeschutz.» Qiryat Sefer 57 (1982/2)148-178.

Отрывок, характеризующий Эйбешюц, Йонатан

– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.