Яковлев, Корнилий Яковлевич

Корнилий Яковлевич Яковлев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Оттиск печати Войска Донского, XVII век.</td></tr>
Выборный атаман Войска Донского
1661, 1667, 1669, 1670, 1671—1676, 1678—1680
Монарх:	Алексей Михайлович
Смерть:	16 июня 1680(1680-06-16)
Место погребения:	Черкасск
Военная служба
Принадлежность:	Войско Донское
Звание:	атаман

Корнилий Яковлевич Яковлев «Черкес» (? — 16 июня 1680) — выборный атаман Войска Донского (1661—1680, с перерывами), крёстный отец и главный противник Степана Разина.

Биография

В качестве рядового казака Корнило Яковлев неоднократно посещал Москву с донскими станицами, приезжавшими почти ежегодно для получения государева жалованья и дачи отчета о делах на Дону (1639, 1646, 1648 годы).

Во время своей третьей поездки в мае 1648 года в Москву К. Яковлев сообщил, что он был ранен во время боя донских казаков с войском крымского царевича в 1646 году, и просил разрешение посетить для молитвы Соловецкий монастырь.

В конце 1654 года К. Яковлев приезжал в Москву в качестве избранного атамана казачьей станицы. В 1657 году Во главе 2-тысячного отряда казаков молодой атаман на 33-х стругах спустился рекою Доном, прошел мимо Азова и направился к крымским берегам. Поход был очень удачен: дорогой около Козлова казаки сожгли десять неприятельских деревень, захватили в плен 600 человек турок и татар, освободили до 200 русских пленников и с богатой добычей возвратились на Дон.

В мае 1658 года К. Яковлев в качестве атамана казачьей станицы вторично посетил Москву и усердно хлопотал там о посылке государева жалованья Войску Донскому. Его щедро наградили за службу, обещали послать все необходимое на Дон, но торопили в новый поход.

В июне 1659 года К. Яковлев возглавил морской поход (более 2 тыс. чел.) на крымские улусы. Донские казаки разорили села и деревни на побережье Азовского моря между городами Темрюком и Таманью, разорили крымское побережье от Кафы до города Балаклеи.

В ноябре 1661 года К. Яковлев в качестве атамана казачьей станицы в третий раз ездил в Москву. В русской столице он подробно рассказал о своём морском походе, и московское правительство решило послать на помощь казакам ратных людей, посоветовав в то же время Дону смириться с калмыками, чтобы общими силами предпринять поход против ногайцев, постоянных союзников Крыма, кочевавших около Азова.

В марте 1661 года в качестве войскового атамана К. Яковлев возглавил новый поход донских казаков под «новой ханов городок» в низовьях Дона. Донские казаки разорили много ногайских улусов, перебили около 500 человек татар, столько же взяли живыми и освободили много русских из плена. В ходе боевых действий он был ранен.

В августе 1662 года атаман К. Яковлев возглавил поход донских казаков на новопоставленные турецкие «Каланчинские крепости». В ходе похода он вновь получил ранение. Во время похода донские казаки захватили два турецких корабля близ Кафы.

Осенью 1664 года К. Яковлев в качестве атамана казачьей станицы в четвертый раз посетил Москву.

Выбранный в начале 60-х годов войсковым атаманом, Яковлев как бы становился ответственен перед царским правительством за все то, что происходило на Дону. Всеми зависевшими от него мерами: уговорами и угрозами старался он удержать воровских казаков, но справиться с голытьбой было трудно. Вначале Василий Ус, а за ним и Степан Разин со своими сторонниками потянулись на Яик и на Каспийское море. Восстание распространилось по всему низовью Волги. На Дону казаки совещались между собой, чтобы идти в поход на Царицын, грозя убить войскового атамана, который не одобрял их намерения. Особенно трудное время наступило тогда, когда Степан Разин, обманув воевод притворной покорностью, явился на Дон и расположился станом в Кагальницком городке.

В апреле 1670 года у К. Яковлева произошло серьезное столкновение со С. Разиным из-за жильца Герасима Евдокимова, присланного на Дон с царским милостивым словом. Готовясь отпустить Евдокимова к царю, Яковлев созвал казачий круг для выбора станицы в Москву, но в это время явился Степан Разин со своими сторонниками. Грубо разбранив царского посланца, он велел его избить и бросить в реку. Яковлев попытался вступиться за Евдокимова, но сам едва не поплатился жизнью за свою попытку. После этого Степан Разин со своим приверженцами, которых набралось до семи тысяч, начал управлять в Черкасске. Корниле Яковлеву приходилось поневоле молчать и выжидать более благоприятных обстоятельств для борьбы с сильным противником. Такие обстоятельства наступили после того, как Степан Разин, разбитый царскими воеводами, вторично появился в Кагальнике. Теперь уж он сам заискивал у войсковых старшин, и разумный Яковлев, действуя очень осторожно, сумел обольстить «вора» своим ласковым обращением: он притворствовал перед ним, как будто не знал всех его деяний, и наконец до того вкрался к нему в доверие, что Разин не заподозрил его в предпринятом намерении. Между тем атаман Корнило Яковлев выжидал только прибытия на Дон царского стольника Г. И. Касагова с ратными людьми, чтобы совместными усилиями занять Кагальник. С. Разин, уезжая из Черкасска, поручил своего сподвижнику, атаману Якову Гаврилову, умертвить атамана К. Яковлева и казацких старшин. Однако заговор провалился, и Я. Гаврилов со своими соратниками был убит.

Атаман К. Яковлев, собрав 5-тысячное войско, выступил в поход на Кагальник, ставку С. Разина. Сам Степан Разин, узнав о случившемся в Черкасске, с 30 казаками двинулся из Кагальника в Царицын, чтобы собрать силы для продолжения борьбы с казацкими старшинами. Вместо себя в Кагальнике С. Разина оставил своего преданного друга, атамана Леско Черкашенина. В декабре 1670 года донские казаки во главе с К. Яковлевым взяли штурмом и сожгли Кагальницкий городок. Все его защитники были перебиты и отвезены в Черкасск. Среди взятых в плен были жена и пасынок Разина.

Степан Разин вернулся из Царицына на Дон, где стал собирать силы для продолжения борьбы с атаманом К. Яковлевым и старшиной. Во главе 3-тысячного войска С. Разин осадил Черкасск, столицу Войска Донского. Но казацкие старшины под руководством К. Яковлева отразили все приступы. Оставив большую часть сил для блокады Черкасска, С. Разин подчинил своей власти все остальные городки Войска Донского. Не сумев овладеть Черкасском, Степан Разин отступил в Кагальник, который был им восстановлен, и стал собирать силы для продолжения восстания.

Атаман Корнило Яковлев обратился за помощью к царскому правительству и стал собирать зажиточных казаков для борьбы со Степаном Разиным. 14 апреля 1671 года донские казаки под предводительством К. Яковлева взяли штурмом и сожгли Кагальницкий городок. Степан Разин был взят в плен, а его приверженцы перебиты. 24 апреля того же года казачья станица из 76 человек во главе с атаманом К. Корниловым повезла плен Степана Разина и его брата Фрола из Черкасска в Москву.

В русской столице атаман К. Яковлев был щедро награждён: кроме обычного жалованья деньгами, сукном, камкой и тафтой, ему пожаловали 40 соболей и серебряный позолоченный ковш, а при отпуске на Дон — еще пару соболей и 100 золотых червонцев.

После возвращения на Дон атаман Корнило Яковлев получил царский указ совместно со стольником Г. И. Касаговым и дьяком Андреем Богдановым привести всех атаманов и казаков к присяге на верность Москве. Русские ратные же люди, прибывшие вместе с Яковлевым на Дон, не должны были ничего предпринимать без совета с ним. Такое исключительное доверие, оказанное царским правительством атаману Яковлеву, объясняется его преданностью интересам государства, которому он в качестве войскового атамана, часто при общем ропоте казаков, верно служил на Дону, положив прочное начало позднейшему полному подчинению вольного Донского казачества Москве. Войско не могло не заметить этой политики атамана К. Яковлева, и случаи недовольства им среди казаков после усмирения Разинского восстания повторялись неоднократно.

В 1675 году в Черкасск прибыл московский воевода, князь Пётр Иванович Хованский, который по царскому указу должен был построить две крепости в устье Ерика Донского. Воевода вначале встретился с атаманом Яковлевым, который созвал в Черкасске казачий круг для объявления царского указа. Казаки ответили, что из-за своего малолюдства они не могут прокапывать ерик, ставить городки и сидеть в нужное время в осаде, и, говоря эти слова, стали расходиться из круга. Атаман созвал их в круг в последний раз и допрашивал: «Скажите в одно слово, прокапывать ли ерек и городки строить ли? Чтобы мне писать о том к великому государю подлинно». Казаки и тут, не сказав ничего, хотели расходиться из круга. Атаман Корнило Яковлев начал кричать с угрозами, чтобы не смели расходиться, не решив дела, и ударил палкой нескольких казаков. Казаки зашумели, бросились на атамана и побили его; одного из старшин казаки хотели убить до смерти, но тот убежал, отмахиваясь ножом.

Вскоре Корнило Яковлев, не пользовавшийся поддержкой большей части казаков, сдал атаманство своему соратнику Михаилу Самаренину. Несмотря на свою отставку, Яковлев продолжал верно служить Москве, ежегодно приезжая туда с войсковыми станицами и отписками. В 1676 году при вступлении на царский престол Фёдора Алексеевича К. Яковлев, приехавший в Москву, со своими казаками впервые принес присягу на верность молодому московскому царю. В дальнейшем при смене царя донские казаки каждый раз приносили присягу на верность.

В 1679 году царское правительство, собирая силы для ожидавшегося нападения турецко-татарской армии на Украину, потребовало от Войска Донского большого конного отряда. К. Яковлев стал усердно хлопотать об исполнении царского указа. В это время 3-тысяяное войско ногайев, черкесов и азовцев под командованием азовского паши перешло р. Дон и осадило Черкасск. Отразив противника, К. Яковлев во главе 3-тысячного казацкого войска прибыл под Царев-Борисов, где поступил под командование князя Касбулата Черкасского. Простояв на границе все лето, донские казаки разбили врага в степи и осенью вернулись на Дон.

В июне 1680 года Корнило Яковлев скончался и был похоронен в соборной церкви Черкасска.

Источники

• А. Г. Яковлев, Корнилий (Корней) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1913. — Т. 25: Яблоновский — Фомин. — С. 90—92.
• [www.bibliotekar.ru/Razin/index.htm Степан Разин и его соратники]
• Сахаров А. Н. Степан Разин (Хроника XVII века), Баку, «Ишыг», 1988, 264 с. ISBN 5-89650-068-8
• [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv11p5.htm Соловьев С. М. «История России с древнейших времен», том 11, глава 5]

Отрывок, характеризующий Яковлев, Корнилий Яковлевич

– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.