Абай-Немеш, Оскар

Оскар Абай-Немеш
Оскар Абай-Немеш в 1936 году
Личная информация
Оригинальное имя	Oszkár Abay-Nemes
Гражданство	Венгрия Венгрия
Дата рождения	22 сентября 1913(1913-09-22)
Место рождения	Братислава, Австро-Венгрия
Дата смерти	30 января 1959(1959-01-30) (45 лет)
Место смерти	Печ, ВНР
Награды и медали Олимпийские игры Бронза Берлин 1936 эстафета 4×200 м в/с

Оскар Абай-Немеш (венг. Abay Nemes Oszkár; 22 сентября 1913 — 30 января 1959) — венгерский пловец, призёр Олимпийских игр.

Оскар Абай-Немеш родился в 1913 году в Пожони, в семье вместе с ним было 8 детей. В 1915 году семья переехала в Пакш.

В 1929 году Оскар Абай-Немеш занял первое место на первенстве Венгрии и был приглашён в молодёжную сборную страны. В 1936 году на Олимпийских играх в Берлине он стал обладателем бронзовой медали в эстафете 4×200 м вольным стилем, а в 1939 году — чемпионом Венгрии на дистанции 100 м вольным стилем.

После Второй мировой войны Оскар Абай-Немеш занялся политикой, в конце 1940-х годов был членом парламента. После событий 1956 года некоторое время был безработным, затем сумел устроиться работать шахтёром. Пострадал в результате несчастного случая на шахте и умер в больнице.

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/ab/oszkar-abay-nemes-1.html Оскар Абай-Немеш] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)

Отрывок, характеризующий Абай-Немеш, Оскар

Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.