Александрийский стих

Александрийский стих — французский двенадцатисложный стих с цезурой после шестого слога, с обязательными ударениями на шестом и двенадцатом слоге и с обязательным смежным расположением попеременно то двух мужских, то двух женских рифм. Название своё он (предположительно) получил от «Романа об Александре» (Roman d’Alexandre, 1180), который был написан как раз таким двенадцатисложным стихом. Впервые он встречается в конце XI века («Путешествие Карла Великого в Иерусалим и Константинополь»). Особенно он был распространён в период французской классической трагедии (Корнель, Расин). Ритмически александрийский стих характеризуется тем, что распадается на два полустишия по шесть слогов в каждом. В каждом полустишии имеется обычно два ударения — одно постоянное (на конце — «accent fixé»); различные комбинации этих ударений, дающих 36 фигур, и создают ритмическое движение александрийского стиха. Первоначально александрийский стих являлся чисто силлабическим стихом, но в результате длительной эволюции приобрёл отчётливое тоническое строение. У французских романтиков (В. Гюго и др.) александрийский стих характеризуется резкими нарушениями цезуры, передвигающейся направо и соответственно изменяющей расположение ударений.

Русский александрийский стих

Русским александрийским стихом называется шестистопный ямб с обязательной цезурой после третьей стопы и с аналогичной французскому александрийскому стиху рифмовкой. Например:

Никто на празднике блистательного мая,

Меж колесницами роскошными летая,

Никто из юношей свободней и смелей

Не властвует конём по прихоти своей.

Впервые александрийский стих появляется у Тредиаковского («Способ к сложению российских стихов») и широко применяется авторами XVIII века, преимущественно в трагедиях (Сумароков, Княжнин и др.). У Пушкина александрийский стих представлен в основном сатирами и подражаниями древним; в «Домике в Коломне» (1830) Пушкин подвергает этот размер осмеянию, но, несмотря на это, им написаны философские стихотворения «каменноостровского цикла» 1836 г. («Из Пиндемонти», «Мирская власть», «Полководец», «Напрасно я бегу к сионским высотам»). В поэзии XX века александрийский стих встречается редко, в основном как стилизация.

Итальянский александрийский стих

Итальянский александрийский стих создал Пьер Якопо Мартелло (1665-1727). Названный в честь создателя мартеллианским он представляет собой четырнадцатисложные стихи, рифмующиеся попарно. Стих не прижился в трагедиях, но использовался в дальнейшем в итальянских комедиях. За свою тяжеловесность мартеллианский стих был осмеян в комедии «Любовь к трем апельсинам» Карло Гоцци.

См. также

• «Александрийский стих» (1853) Петра Вяземского.

Литература

• Поливанов Л., Русский александрийский стих (см. его перевод «Гофолии» Расина, М., 1892)
• Van Bemmel E., Traité général de versific. française, P., 1879
• Bochette A., L’Alexandrin chez Vict. Hugo, P., 1911.

Источники и ссылки

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

• Александрийские стихи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Александрийский стих

За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.