Арефа Кесарийский
Арефа (греч. Αρέθας; ок. 861, Патры — после 934) — архиепископ Кесарии Каппадокийской с 902 года, автор комментария к Апокалипсису, многочисленных схолий и писем.
Содержание
Биография
О ранней жизни Арефы сохранилось мало сведений. На основании упоминания в одном из своих произведений, можно установить, что в 934 году ему было 73 года[1], то есть Арефа родился примерно в 861 году. Известно также, что он обучался в школе патриарха Фотия.
Расцвет деятельности Арефы пришёлся на период правления императора Льва VI, чья политика поставила под угрозу достижения, сделанные основателем Македонской династии. Никита Пафлагонский писал: «теперь нет острова, нет города, нет такой страны, где неприятели не производили бы опустошений». Следствием было печальное финансовое положение империи, разорение народа и усиление финансового гнёта. В этих условиях у императора появилось много противников, среди которых были и патриархи Евфимий и Николай Мистик. Для того, чтобы распоряжаться делами церкви по своему усмотрению, император поставил на высшие церковные посты людей светских, которые зачастую были его товарищами детства по школе Фотия. Одним из них стал архиепископ Кесарийский Арефа. В разгоревшемся конфликте относительно четвёртого брака Льва VI он принял самое деятельное участие, вначале на стороне патриарха Николая Мистика, однако затем поддержал императора.
Труды
Арефа составил комментарии на греческом языке к Апокалипсису, существенно заимствуя из труда своего предшественника, Андрея Кесарийского. Эти схолии впервые были изданы в 1535 году в качестве приложения к трудам Икумения. Эрхард склоняется к мысли, что он был автором и других комментариев к Писанию.
Также известны комментарии Арефы к Платону и Лукиану; известный манускрипт Платона, вывезенный с Патмоса в Лондон (Codex Clarkianus), был скопирован по распоряжению Арефы. Ему принадлежали и другие важные рукописи — труды Евклида, ритора Аристида и, возможно, Диона Хрисостома. Большое количество его произведений, содержащихся в Московском манускрипте, до сих пор не изданы.
Перу Арефы принадлежат также гомилии и памфлеты, из которых один, обвиняющий Льва Хиросфакта в язычестве, переведён на русский язык[2].
Не сохранились анакреонтические стихи архиепископа Арефы, посвященные патриарху Фотию, празднику обновления Новой церкви в Константинополе и т. д.
Напишите отзыв о статье "Арефа Кесарийский"
Примечания
- ↑ Шангин М. А. Письма Арефы — новый источник о политических событиях в Византии 931–934 гг. // Византийский временник. — 1947. — Вып. 1. — С. 235–260.
- ↑ Шангин, 1945.
Литература
- Шангин М. А. Византийские политические деятели первой половины X века // Византийский сборник. — М.—Л., 1945. — С. 228-248.
- The Oxford Dictionary of Byzantium : [англ.] : in 3 vols. / ed. by Dr. Alexander Kazhdan. — N. Y. ; Oxford : Oxford University Press, 1991. — P. 163. — ISBN 0-19-504652-8.</span>
- [www.pravenc.ru/text/75908.html Арефа, архиеп. Кесарии Каппадокийской] // Православная энциклопедия. — М., 2001. — Т. 3. — С. 216-217. — ISBN 5-89572-008-0.
Отрывок, характеризующий Арефа Кесарийский
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
