Брунейская империя

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Бруней
Empayar Brunei امبراطورية بروني
1368 — 1888 →   →   →   →
Флаг
Столица	Кота-бору Бруней
Язык(и)	Малайский язык,Арабский язык,Брунейские языки
Религия	ислам
Форма правления	Султанат

К:Появились в 1368 годуК:Исчезли в 1888 году

Брунейская империя — период истории султаната Бруней до европейской колониальной экспансии.

Остров Калимантан находился на периферии малайско-индонезийского мира. Изначально он был заселён аустронезийскими племенами, позднее на северном Калимантане появились малайцы, создавшие первые княжества на острове. Общественный строй этих государственных образований был сходен с их аналогами на Малаккском полуострове, с той разницей, что здесь влияние побережья на глубинные районы острова, заселённые превосходящими малайцев по численности племенами, проявлялось гораздо слабее. В китайской хронике «Тайпин хуаньюйцзи» (平環宇記), составленной в 978 году, упоминается о существовании дипломатических отношений Китая с княжеством Бони (渤泥), которое, скорее всего, является современным Брунеем.

В начале XV века в Бруней проник ислам. Правители Брунея разорвали формальные узы, связывавшие их с индуистским Маджапахитом, и стали ориентироваться на Малакку, торговля с которой приносила Брунею значительные выгоды. В начале XVI века власть султанов Брунея простиралась на всё северное побережье Калимантана. В Сараваке правили родственники султана, признававшие вассальную зависимость от Брунея.

В июле 1521 года в гавань Брунея зашли два уцелевших корабля экспедиции Магеллана. Один из участников экспедиции — итальянец Антонио Пигафетта — оставил описание Брунея, находившегося в зените могущества: это был крупный город с населением более 100 тысяч человек, во дворце были залы с шёлковыми занавесями, золотой и фарфоровой посудой, серебряными канделябрами. Власть султана Булкиаха признавал весь север Калимантана и юг Филиппин, он поддерживал торговые и дипломатические отношения со многими мусульманскими государствами Архипелага и с Китаем. В результате весь остров Калимантан стал известен европейцам как «Борнео» (искажённое «Бруней»). В 1526 году в Бруней прибыл португальский мореплаватель Жоржи ди Менезиш, который заключил торговый договор с султаном; в соответствии с этим договором Бруней поставлял в португальскую Малакку перец, сушёную рыбу и рис, а взамен ввозил оружие и ткани.

В 1578 году в борьбу за престолонаследие в Брунее вмешались испанцы, которым были нужны союзники для борьбы с султанатом Сулу. Пришедший к власти с испанской помощью султан не выполнил своих обещаний, и отбил испанскую экспедицию на северный Калимантан в 1580 году.

Политика торговой монополии, которую проводили на Архипелаге португальцы и голландцы, привела к свёртыванию торговых связей Брунея и уменьшению его значимости как торгового порта. Потеряв доходы от торговли, султан Брунея стал брать под покровительство пиратов, получая за это долю от добычи. Собственная торговля Брунея резко сократилась; в частности, была окончательно подорвана торговля с Китаем. Развитие пиратства привело к усилению раздробленности Брунея, так как местные владетели, опираясь на пиратские флотилии, чувствовали себя почти независимыми. Такая ситуация продолжалась до начала XIX века, когда после основания Сингапура и роста торговли европейцев с Китаем в борьбу с пиратством в Южно-Китайском море вмешались англичане.

Источники

• «История Востока» (в 6 т.). Т.III «Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв.» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. ISBN 5-02-018102-1

Отрывок, характеризующий Брунейская империя

Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.