Венсан, Франсуа-Никола

Франсуа-Никола Венсан
François-Nicolas Vincent
Франсуа-Никола Венсан Эмиль Антуан Байяр (1837-1891) Гравюра, 1889
Род деятельности:	деятель Великой французской революции
Дата рождения:	1767(1767)
Место рождения:	Париж
Гражданство:	Франция
Дата смерти:	24 марта 1794(1794-03-24)
Место смерти:	Париж

Франсуа́ Венса́н (фр. François-Nicolas Vincent, Франсуа-Никола Венсан; 1767, Париж — 24 марта 1794, Париж) — революционер, Генеральный Секретарь военного министерства Первой Французской Республики, деятель Великой французской революции. Член клуба Кордельеров, известный лидер санкюлотов и видный член фракции эбертистов.

Происхождение

Сын привратника парижской тюрьмы, он служил клерком адвоката в течение пяти лет. В начале революции живет в бедности в маленькой комнате в Париже, Рю де Турнон (фр. rue de Tournon). Он был одним из первых членов Клуба Друзей прав человека или Клуб Кордельеров, где занимал должность секретаря.

Кордельер

Первые сведения о Венсане можно найти в период, ведущий к восстанию 10 августа 1792 года. Он был секретарем совета секции Французского Театра (фр. section du Théâtre-Français), где председателем был Моморо, тоже будущий кордельер.

После 10 августа он был избран членом Генерального Совета повстанческой Коммуны и был её комиссаром в период, когда Коммуна являлась исполнительной властью. Участвовал в восстании 31 мая —- 2 июня и после прихода к власти якобинцев был назначен начальником бюро в военном министерстве Паша. 28 февраля 1793 года был назначен в армию на Корсике. Но он отказался от назначения на том основании, что он более полезен в Париже. Привлекал секционных активистов к работе в военном министерстве и был назначен Генеральным Секретарём министерства.

В течение лета 1793 года требовал чистки правительства от умеренно настроенных членов, Дантона, Делакруа, что вызвало резкий ответ Робеспьера в Якобинском Клубе —- «… новые люди, патриоты настоящего дня, требуют отставки заслуженных друзей народа…» —- защищал он Дантона —- «Они никогда не опорочат Дантона, пока не докажут, что имеют больше энергии, гения и любви к стране, чем у него».

Как один из лидеров кордельеров, поддерживал кампанию дехристианизации и радикализации революции. Один из принципиальных фигур в развернувшейся осенью 1793 —- весной 1794 года борьбе фракций и борьбе против дантонистов. Обе фракции обвиняли друг друга в коррупции, среди всего прочего.

27 февраля Фабр д’Эглантин обвинил лидеров Кордельеров, и среди них Венсана, в обструкции работы правительства и армии. Венсан и Ронсен были арестованы. После некоторого замешательства кордельеры начали кампанию по его освобождению, указывая, что его пылкость является следствием молодости, и полностью отвергая обвинения в нечестности. Его также защищали несколько парижских секций, которые даже отправили депутацию в Конвент с требованием его освобождения. Наконец, Вулан, близкий к эбертистам, от имени Комитета общественной безопасности потребовал его освобождения из-за отсутствия доказательств вины.

Падение

В конце зимы ввиду тяжёлого экономического положения и надеясь на поддержку секций, в начале марта 1794 года эбертисты предприняли попытку восстания, которая не была поддержана ни большинством секций, ни Парижской Коммуной.

Вернувшись к общественной жизни, Венсан полностью бросился в борьбу кордельеров. На драматическом заседании 14 вантоза (4 марта 1794 года) Венсан выступает против «умеренных», возмущается действиями Лулье, генерального прокурора парижского департамента, Дюфурни, Филиппо и других. Этой фракции «умеренных», заявляет он, надо бояться больше, чем Бриссо. Критикуя Эбера за чрезмерную осмотрительность в последнее время, он добавил: «У меня в кармане номер Пер Дюшен, изданный четыре месяца назад. Сравнивая его правдивый тон с нынешним, я бы сказал, что папаша Дюшен умер».

Несмотря на то, что дальше разговоров дело не пошло, поползли слухи о новом восстании. Встревоженный Колло Дэрбуа от имени Комитета Общественного Спасения и якобинцев предпринял попытку примирения. Но агитация и слухи продолжались. По донесениям полиции, в центре продолжавшейся агитации находились Ронсен и Венсан, поддерживаемые «левым» крылом кордельеров. 13 марта лидеры эбертистов были арестованы. Процесс длился три с половиной дня. Обвинения были выдвинуты в том, что «вызвало разрушение национального представительства и в заговоре против свободы французского народа». Когда обвиняемые Венсан, Моморо и другие потребовали вызова Колло, Паша, Анрио как свидетелей, им отказали. Эбер, Ронсен, Франсуа-Никола Венсан, Моморо и другие эбертисты с иностранцами Клоотсом, Проли и Перейра как пособники «иностранного заговора» были казнены 24 марта.

В своём последнем письме 20 марта жене Нанетт, Венсан просил её оставаться спокойной, выражая надежду, что их сын вырастет и станет полезным человечеству и республике. Он считал, что общественное мнение отомстит за него. Он выражал сожаление, что доставил ей столько боли и просил утешить его мать. Затем он простился.

Литература

• G. Lefebvre. The French Revolution. — 2nd еd. — London — New York: Routledge, 2001. — ISBN 0415253934.
• М. Славин. Эбертисты под ножом гильотины. — М.: Северо-Принт, 2005.
• А. Матьез. Французская Революция. Ростов-на-Дону: Феникс, 1995
• А. Собуль. Первая республика (1792—1804 гг.) М.: Прогресс. 1974

Отрывок, характеризующий Венсан, Франсуа-Никола

Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.