Парижская коммуна (1789—1794)
Парижская Коммуна (фр. Commune de Paris) — муниципальное правление города Парижа, с 1789 года до 9 термидора (27 июля) 1794 года. Такое название даётся парижскому муниципалитету с 10 августа 1792 года, когда во главе его стали Петион, в качестве мэра, и Манюэль — «прокурора-синдика».
По приказанию Петиона королевская семья была переведена в тампльскую тюрьму. Когда Конвент заменил собой Законодательное собрание, члены коммуны вступили в борьбу с министрами и жирондистами. Предложения жирондистов в Конвенте против коммуны были отвергнуты, и коммуна с этого времени играла значительную роль в политической жизни Франции: она требовала и добилась учреждения революционного трибунала, предания суду Дюмурье, ареста жирондистов; она одобряла все исключительные меры конвента во время террора. Ненавидя католицизм, коммуна установила культ разума, причём особенно усердствовали Шометт и Эбер. Робеспьер, приказавший их гильотинировать, должен был сознаться, что это значительно пошатнуло его авторитет. В новом своём составе, однако, коммуна до конца была предана Робеспьеру и защищала его. После его падения Конвент приказал гильотинировать 73 члена коммуны, в том числе их мэра, Флерио-Леско.
Город был разделен на 12 секций (1795), с учреждением для каждой из них особого муниципалитета. Общий совет коммуны (Conseil général de la Commune) состоял из 24 представителей парижского муниципалитета, и все его постановления имели громадное влияние на события революции. Заседания совета были публичны; зала заседаний имела особые места для публики, которые были всегда заняты. Шометт, прокурор совета, ежедневно вносил туда массу предложений, которые и принимались собранием, за довольно редкими исключениями. Большинство этих постановлений принимали и все остальные общины республики.
Напишите отзыв о статье "Парижская коммуна (1789—1794)"
Литература
- Ревуненков В. Г. Парижская коммуна, 1792—1794. Ленинград : Изд-во Ленингр. ун-та, 1976. 255 с.
Отрывок, характеризующий Парижская коммуна (1789—1794)Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались. Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно. – Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье. – Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой. Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же. – С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их. |