Флаг Франции

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Флаг Французской Республики
Франция

Утверждён

20 мая 1794

Пропорция

2:3


Морской флаг
Учреждён:17 мая 1853

Пропорция

2:3

Флаг Фра́нции (фр. drapeau tricolore или drapeau bleu-blanc-rouge, drapeau français, реже le tricolore, на военном жаргоне — les couleurs) — является национальной эмблемой Франции в соответствии со 2-й статьёй французской конституции 1958 года. Он состоит из трёх вертикальных равновеликих полос: синей — у древкового края, белой — в середине, и красной — у свободного края полотнища. Отношение ширины флага к его длине — 2:3. Введён в употребление 20 мая 1794 г.





Происхождение цветов

  • Синее знамя использовалось ещё со времен Хлодвига I, первого франкского короля, и было связано с цветом облачения святого Мартина Турского, покровителя Франции. По легенде, святой поделился своим плащом (синего цвета) с нищим у Амьена, а Хлодвиг после принятия христианства около 498 года сменил в честь него белое знамя на синее.
  • Белый цвет в период с 1638 по 1790 гг. являлся цветом королевского флага и некоторых морских знамён. С 1814 по 1830 гг. он также был цветом стягов королевской армии. Белый цвет символизирует Францию и все то, что связано с божественным порядком, с Богом (отсюда и выбор этого цвета в качестве основной эмблемы королевства — по официальной доктрине, власть короля имела божественное происхождение).

История

Средние века

Один из первых королей франков Хлодвиг Меровинг имел белое знамя с изображением трёх жаб. В 496 году он принял христианство и сменил белое полотнище своего флага на синее — символ святого Мартина, считавшегося покровителем Франции[1].

Знаменем Карла Великого стало трёххвостое красное полотнище[2] с изображением шести сине-красно-жёлтых роз. Однако после распада Франкской империи в Западно-Франкском королевстве вновь стали использовать синий флаг[1].

В первой четверти XII века в правление короля Людовика VI Толстого (также указываются Людовик VII, Филипп II или Людовик VIII[3]) на синем полотнище появились золотые лилии (рис. 1) (символизировавшие в Средние века Пресвятую Деву), число и расположение которых было самым различным. Этот флаг получил название «Знамени Франции»[1]. В правление Карла V из династии Валуа на флаге осталось только три лилии (рис. 2), как принято считать, в честь Святой Троицы. Однако его преемник Карл VI по разным случаям использовал как герб с тремя лилиями, так и герб, усыпанный лилиями. Также существует мнение, что сокращение лилий было вызвано желанием французских монархов разграничить собственный герб и герб королей Англии. Последние со времен Эдуарда III использовали герб, полученный счетверением французских лилий с английскими львами, демонстрируя таким образом претензии на французский трон[3].

В период Столетней войны символом французских войск был белый прямой крест на синем или красном поле (Рис. 3). Красный — цвет запрестольной хоругви аббатства Сен-Дени, с XII в. по XV в. бывшей штандартом французских королей. Крест же, вероятно, напоминал о третьем крестовом походе 1189 года[4]. Знаменем патриотов стало белое полотнище с традиционными лилиями, на одной стороне которого изображался французский герб, а на другой — Бог и два ангела, надписи «Иисус Христос» и «Мария» (Рис. 4). В качестве отличительных знаков сторонниками Жанны д’Арк широко использовались атрибуты белого цвета (символа Пресвятой Девы): шарфы, повязки, перья, вымпелы. После окончания Столетней войны флагом французских королей снова стало синее полотнище с тремя золотыми лилиями. При королях Орлеанской династии белый цвет приобрёл значение национального[1].

При королях из династии Бурбонов в качестве государственного использовался белый флаг, усеянный золотыми лилиями. В центре флага помещался синий щит с лилиями, окруженный цепями орденов Святого Духа и Святого Михаила и поддерживаемый двумя ангелами[1] (рис. 6 и 7).

Указом от 15 апреля 1689 года торговым кораблям было запрещено нести белый флаг — торговые суда должны ходить под синим флагом с белым крестом (рис. 8) — «старым флагом французского государства». На королевских же военных кораблях поднимали полностью белый флаг[4] (рис. 9 и 10).

Революционные кокарды

В воскресенье 12 июля 1789 года в садах Королевского Дворца (фр. Palais-Royal) Камилл Демулен прикрепил к своей шляпе зелёный листок. Он убеждал толпу сделать то же самое — этот жест означал всеобщую мобилизацию. Довольно быстро было замечено, что зелёный цвет является цветом чрезвычайно непопулярного в народе графа д'Артуа (будущего Карла X) и поэтому поспешили заменить зелёную кокарду на кокарды других цветов, особенно синие и красные. После взятия Бастилии красные и синие кокарды стали самыми распространенными, так как эти цвета были цветами муниципальной гвардии Парижа, происходившими из его герба. Рассказывают также, что два парижских гвардейца были триумфально пронесены через весь Париж, так как именно они первыми смогли проникнуть в Бастилию (а их униформа была трехцветной).

Таким образом, во время Французской революции парижские бойцы носили синие и красные кокарды. Согласно преданию, через несколько дней после взятия Бастилии у Лафайета появилась идея включить в кокарды белый цвет (а в то время это был цвет монархии), его нововведение было с энтузиазмом принято. Вполне возможно, что Лафайет, которому случалось драться на стороне американских повстанцев, увидел в этих трех цветах напоминание об американских кокардах. Во всяком случае, очевидно, что соединение красного, синего и белого означали в пятницу 17 июля 1789 года признание парижской муниципальной гвардии как официальную единицу вооруженных сил Франции.

Трехцветная кокарда, таким образом, была создана Лафайетом в июле 1789 года.

Интересно, что в текстах того времени белый цвет не воспринимался как королевский, но как цвет всей Франции или королевства как такового. Легенда о том, что это было соединение цветов Парижа и белого королевского цвета, появилась уже значительно позже. Согласно этой версии, 17 июля 1789 года король прибыл в Париж и в Отеле де Вилль мэр города Балльи (в присутствии Лафайета и многих других) вручил ему кокарду Национальной гвардии.

Первые флаги

Первый республиканский флаг — кормовой флаг военных кораблей, был принят 24 октября 1790 года. Он был белого цвета, цвета Франции; в крыже был изображён прямоугольник, состоящий из трёх вертикальных полос — красной, белой и синей, «цветов свободы» по терминологии того времени. Прямоугольник был окружён белой каймой, белая кайма была окружена в свою очередь ещё одной каймой, состоящей из двух частей — ближе к древку синей, а с другой стороны — красной.

Второй военно-морской трёхцветный флаг республики был принят 15 февраля 1794 года — именно к нему относится распоряжение «синий у древка, белый в центре и красный в конце», принятое по настоянию члена Комитета общественного спасения Жан Бона Сент-Андре, курировавшего военный флот. Рисунки флагов и вымпелов делал художник Жак Луи Давид. 17 февраля 1794 года этот флаг подняли военные корабли Океанской эскадры. С 20 мая 1794 года этот флаг был провозглашён национальным флагом Франции.

Наполеоновская унификация

Знамёна сухопутной армии начиная с 1791 года, также как и знамёна национальной гвардии с 1789 года, состояли из трех цветов, но по обычаю того времени все имели разные виды. Так, в битве на Аркольском мосту у Наполеона было белое знамя с изображением позолоченных фасций (пучков розг с секирами) ликторов в центре с четырьмя синими и красными ромбами по углам. Это разнообразие было тогда присуще знамёнам, например, на кокардах цвета были расположены в произвольном порядке и не подчинялись никакой унификации.

Изначально на военных знамёнах часто изображался белый прямой крест, украшенный красным, синим и зелёным. Рисунки варьировались от одного полка к другому.

Первая унификация военных знамён произошла в 1804 году: белый квадрат в центре и чередующиеся синие и красные треугольники по углам, золотые надписи располагались также в центре. Они носили название «орлов» по примеру вексиллумов Римской империи (орлы венчали древко знамени).

Рисунки на вертикальных полосах знамён сухопутных войск сохранялись вплоть до 1812 года.

Размер и цвета

В течение долгого времени трёхцветный флаг имел неравные полосы, иногда красная полоса находилась у древка, иногда синяя. По решению Наполеона Бонапарта флаг принял современный вид: три полосы должны иметь равную ширину, а у древка всегда должна располагаться синяя полоса.

Цвета флага были определены и приняты при Жискар д'Эстене.

Схема Синий Белый Красный
Цветовая модель Пантон Reflex Blue Safe Red 032
CMYK 100.70.0.5 0.0.0.0 0.90.86.0
RGB (0,85,164) (255,255,255) (239,65,53)
HTML #0055A4 #FFFFFF #EF4135
NCS S 2565 R80B N/A S 0580 Y80R

На сегодняшний день флаг должен иметь длину, превышающую на 50 % его ширину (отношение 2:3), а полосы должны быть равны. Церемониальные флаги имеют квадратную форму, но и на них полосы имеют одинаковую ширину. Морские флаги тоже имеют отношение 2:3, но здесь цветные полосы не равны — они имеют отношение 30:33:37.

Галерея

См. также

Напишите отзыв о статье "Флаг Франции"

Ссылки

  • [www.flags.ru/hist.asp?hist=6 История французского флага на сайте «Все флаги мира»]
  • [www.fotw.net/flags/fr.html Французский флаг на сайте «Flags of the World»]  (англ.)

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Курасов Ю. [www.vokrugsveta.ru/vs/article/6134/ Геральдический альбом] // Вокруг света. — М.: Молодая гвардия, 1990. — № 10 (2601). — С. 33—37.
  2. [flagspot.net/flags/fr_orif.html Kingdom of France: The Oriflamme (Middle Ages)]  (англ.)
  3. 1 2 Слейтер С. Геральдика. Иллюстрированная энциклопедия / Пер. И. Жилинской. — Издание второе, переработанное и дополненное. — М.: Эксмо, 2005. — С. 89. — 264 с. — ISBN 9785699134847.
  4. 1 2 [lequebec.chat.ru/armoiries.htm lequebec.chat.ru]

Литература

Слейтер С. Геральдика. Иллюстрированная энциклопедия. — М.: Эксмо-Пресс, 2007. — 264 с. — ISBN 9785699178056.

Отрывок, характеризующий Флаг Франции


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]