Дагоберт I

Дагоберт I лат. Dagobertus I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Изображение Дагоберта I с бронзовой медали работы Жана Дасье. Около 1720 года.</td></tr>
король Австразии
622 — 632
Предшественник:	Хлотарь II
Преемник:	Сигиберт III
король Нейстрии
18 октября 629 — 19 января 639
Предшественник:	Хлотарь II
Преемник:	Хлодвиг II
король Аквитании
632 — 19 января 639
Предшественник:	Хильперик
Преемник:	должность упразднена
Рождение:	ок. 608
Смерть:	19 января 639(0639-01-19) Сен-Дени
Род:	Меровинги
Отец:	Хлотарь II
Мать:	Бертетруда
Супруга:	1-я: Гоматруда 2-я: Нантильда 3-я: Рагнетруда 4-я: Вулфегунда 5-я: Берхильда
Дети:	От 2-го брака: сын: Хлодвиг II От 3-го брака: сын: Сигиберт III

Дагоберт I (ок. 608—19 января 639) — король франков, правил в 629 — 639 годах, из династии Меровингов. Дагоберт был сыном Хлотаря II и королевы Бертетруды. Имя Дагоберт в переводе с франкского означает «Блистающий, как день».

Биография

Дагоберт — король Австразии

В 622 году был поставлен отцом королём Австразии. В 629 году после смерти Хлотаря II нейстрийцы намеревались возвести на престол собственного государя. Выбор пал на брата Дагоберта Хариберта. Этот брат обладал слабым здоровьем. Болезнь имела, как можно предположить, характер скорее физический, чем умственный. Хариберта поддерживал Бродульф, его дядя по материнской линии. Но Дагоберт решил опередить соперника. Узнав о смерти отца, Дагоберт приказал всем своим австразийским приближенным вооружиться и послал посольство в Бургундию и в Нейстрию, чтобы обеспечить своё избрание королём. Когда он прошел город Реймс и был на пути к Суассону, до него дошло известие, что все магнаты и епископы королевства Бургундия покорились ему. Большинство из нейстрийских магнатов также высказало желание повиноваться ему.

Дагоберт ставит своего брата королём Аквитании

Опираясь на австразийскую партию, которую после смерти Арнульфа Мецского (ок. 629 года) по-прежнему возглавлял Пипин Ланденский, король навязал свою волю бургундской знати. Было признано её право на настоящую военную автономию в составе франкского войска. Таким образом Дагоберт обеспечил себе поддержку этой знати. Назначив преданного ему человека по имени Эга на должность своего главного советника, король преодолел сопротивление части местной аристократии. А после казни Бродульфа, дяди Хариберта II по материнской линии и главного его защитника, Дагоберт почувствовал уверенность в своих силах достаточную для того, чтобы подарить единокровному брату королевство в Аквитании. Оно располагалось между Сентожем и Тулузой (её молодой король сделал своей столицей) и, что надо отметить особо, включало в себя к югу от Гаронны всю Гасконь, образовав форпост, который защищал страну от давления басков. Вероятно, Хариберту в годы своего недолгого царствования удавалось их сдерживать. Земли Хариберта, скончавшегося в 632 году, вновь отошли к его старшему брату.

Дагоберт ставит своих сыновей королями Австразии и Нейстрии

Правление Дагоберта, без сомнения, вершина в истории династии Меровингов. Он обосновался в Парижском регионе и мог в эти годы с достаточным основанием восприниматься как единственный король франков. Но австразийцы, посчитав себя как бы брошенными их королём, снова потребовали для себя собственного государя. Дагоберт послал им в 632 году маленького Сигиберта, которого родила ему три года назад Рагнетруда. Через год у него родился другой сын Хлодвиг, от второй его жены королевы Нантильды. Дагоберт собрал знать всех трёх своих королевств и заставил их принести клятву, согласно, которой они признавали, что Нейстрия и Бургундия отходили к Хлодвигу II, а Австразия с равным количеством населения и территории — Сигиберту III.

Дагоберт расширяет границы своего государства

Используя вооружённую силу, или угрожая ею на всех направлениях, Дагоберт вдохновился стремлением восстановить единство Галлии. Сначала король обратился к автономному бургундскому войску для того, чтобы прийти на помощь претенденту на вестготский престол. Знатные вельможи Вестготского королевства задумали свергнуть короля Свинтилу. Один из заговорщиков Сисенанд по совету остальных отправился к Дагоберту для того, чтобы получить армию, которая могла бы свергнуть Свинтилу. В обмен на эту услугу он обещал дать Дагоберту из сокровищницы готов великолепное золотое блюдо весом в 500 фунтов. Дагоберт приказал собрать в Бургундии армию для помощи Сисенанду. Как только в Испании стало известно, что франки идут на помощь Сисенанду, вся готская армия перешла на его сторону. Франкские полководцы соединили свои силы в Тулузе, но только дошли до Сарагоссы, как она перешла в руки Сисенанда, и затем и все готы Вестготского королевства провозгласили Сисенанда королём (631 год). Нагруженные дарами, франки вернулись на родину. Дагоберт послал посольство к королю Сисенанду, чтобы получить обещанное блюдо. Оно было вручено послам королём Сисенандом, но затем готы отобрали его силой и не позволили увезти. После долгих переговоров Дагоберт получил от Сисенанда в качестве компенсации за потерю блюда 200 тысяч солидов.

Затем он бросил войско против басков с атлантических Пиренеев, возобновивших после смерти Хариберта свои набеги на нижнюю часть Гаскони. В 635 году войско, набранное в Бургундии под командованием референдария Хадоина, проявившего себя талантливым полководцем ещё во времена Теодориха II, направилось в Гасконь. Баски были разбиты и обратились в бегство, пытаясь укрыться в пиренейских ущельях, среди неприступных скал. Армия бургундов последовала за ними, взяла много пленных, многих убила, сожгла все их дома и захватила всё их добро и имущество. Потери среди войска Дагоберта были бы минимальными, если бы при возвращении домой отряд одного из франкских герцогов не попал в засаду, устроенную басками, и не был бы полностью перебит. В следующем 636 году все гасконские нобли и их герцог Эйгина были вынуждены направить к королю посольство, чтобы умолять о прощении и дать клятву верности государю, а также его сыновьям и Франкскому королевству.

Предпочтя затем убеждение принуждению, Дагоберт направил миссию во главе со своим другом, чеканщиком денег и ювелиром Элуа (будущим святым Элигием), в Бретань к королю Юдикаэлю (владыке Домноне, которого современные ему летописцы представляют как «короля бретонцев»), чтобы потребовать покорности после опустошительных набегов его вассалов на города Ренн и Нант. Юдикаэль приехал к Дагоберту, изъявил свою покорность королю, и обещал ему нерушимый мир.

Наконец, по косвенным источникам можно установить, что Дагоберт возвратил свои владения в нижнем течении Рейна и укрепления, которые были возведены вдоль бывших пограничных линий. В особенности следует упомянуть об отнятых у фризов старых крепостях в Утрехте, где Дагоберт заложил церковь Святого Мартина, и в Дорестаде. В этом развивающемся портовом городе был учрежден франкский монетный двор, привезённый из Маастрихта. Если исключить вестготскую Септиманию, то вся территория прежней Галлии находилась отныне под властью франков.

События на восточных границах

Хотя около 630 года через послов-посредников Дагоберт связал себя обещанием «вечного мира», данным византийскому императору Ираклию, королевские взоры всё чаще обращались к областям европейского севера и северо-востока. Между тем на северо-востоке, на рубеже германо-славянских границ, сложилась следующая ситуация. Эти районы начали посещать купцы с запада, в том числе и работорговцы. Один из них — Само (Фредегар говорит, что он был франком по происхождению, но предположительно он был славянином, вероятно — Самослав или Самосвят) — принял активное участие в борьбе, разгоревшейся начиная с VI века между западными славянами (во франкских источниках их называют вендами) и аварами, обосновавшимися в равнинной Паннонии. Одержав в конечном итоге победу, вендские племена Богемии избрали около 625 года Само своим королём. Король Дагоберт I внимательно следил за развитием событий на востоке. Он решил, что земли, опустошаемые такими жестокими войнами, не окажут слишком сильного сопротивления его войску. Общей границы у Австразии со славянскими землями не было, но между ними лежали обширные ничейные земли. Авары пока ещё не нападали на западные королевства, но Дагоберт опасался их, и хотел нанести упреждающий удар. А тут и удачный повод представился. Примерно пять лет спустя один из караванов франкских купцов, пересекавший этот район, был атакован вендами и полностью истреблён. Поскольку купцы не получили ни малейшей защиты со стороны Само, Дагоберт решил, после неудачного посольства (Само велел выгнать посла Сихария за валы лагеря), пойти на него войной.

Война с государством Само

Около 630 года он собрал войско со всего королевства Австразии и по весне тремя колоннами двинулся на государство Само. Первый отряд, состоящий из австразийцев, возглавлял сам король. Второй отряд из алеманнов, вёл их герцог Хродоберг. Лангобарды также помогли Дагоберту, сделав нападение на славянскую землю. Но славяне повсюду приготовились к отпору. Алеманны и лангобарды в нескольких мелких стычках в пограничных землях одержали победы, захватив пленных и добычу. Австразийцы Дагоберта осадили крепость Вогастисбург, в которой засел князь Само со своей дружиной. Само со своими людьми неожиданно вышли за валы и навязали франкам бой. По легенде бой длился трое суток, после чего франки бежали, бросив свой лагерь, припасы и добычу. И, по словам Фредегара, не столько славянская храбрость вендов позволила им одержать победу над австразийцами, сколько плохое состояние духа у последних, которые считали, что король Дагоберт их ненавидит и постоянно обирает. А Само не ограничился этой победой и стал совершать набеги на западные земли, доходя до Тюрингии. Слава и могущество Само настолько возросли, что князь сорбов Дерван вышёл из вассального подчинения Дагоберту и признал власть Само.

Дагоберт не оставил планов мщения Само, но его отвлекали различные дела, так что он не мог организовать крупный поход. А славяне сами нападали на земли франков и часто одерживали победы, правда, все эти сражения были мелкими. Совершенно очевидно, что политика укрепления власти франков в Германии диктовалась необходимостью создания пояса безопасности, защищавшего от новых угроз с Востока. В этих обстоятельствах, саксы, которые жили недалеко от государства Само и через земли которых славяне проникали на запад, предложили свои услуги Дагоберту. За снижение дани они обязались охранять границы Австразии от набегов славян, да и других врагов. Дагоберт в 631 году принял их предложение, и отменил им дань в 500 коров, которую они ежегодно платили со времен Хлотаря I, но немного от того выиграл. Славяне по-прежнему проникали в его земли и грабили их.

Тогда в дело вступил герцог Тюрингии Радульф, владения которого также подвергались набегам воинов Само. Он сумел разбить славян и изгнал их отряды со всех франкских земель. Но долго пользоваться плодами этой победы ему не пришлось. Радульф рассорился с советниками Сигиберта, после чего он объявил себя суверенным государем своего герцогства. Ему стали нужны союзники, а кто кроме Само мог быть лучшим союзником в борьбе против Сигиберта и Дагоберта. Так славянское государство стало союзником и опорой герцогства Тюрингия.

Будучи не в состоянии навязать свою волю славянам, Дагоберт прибег к политике, смысл которой заключался в том, чтобы обеспечить всё большее включение зарейнских народов в орбиту франкского господства. Но в центре этой орбиты должна была находиться не Австразия, как можно было предположить, а Нейстрия, ибо Дагоберт не желал никакого проявления инициативы со стороны восточно-франкской знати, окружавшей малолетнего Сигиберта III. Такая политика не получила поддержки у этой знати, что проявилось в ходе войны со славянами. Поскольку право выбора герцога алеманнов с VI века принадлежало владыке восточной части Франкского государства, то реализовывать это право стал сам Дагоберт, назначая и контролируя герцога, и даже определяя границу между новыми диоцезами Констанц и Кур. Можно добавить, что скорее всего под влиянием Дагоберта были составлены в ту эпоху первоначальные редакции как «Алеманнской правды», так и «Баварской правды». Войско же Дагоберта выступило в пределы Баварии, чтобы расправиться с булгарскими беженцами, искавшими там земель и покровительства. Дело в том, что на 9-м году правления к королю обратились беженцы: 9000 булгар со своими семьями, поссорившись с аварами, просили короля перезимовать в баварских владениях. Дагоберт, поначалу дав просимое разрешение, затем приказал их всех истребить.

Дагоберт преследовал евреев, стремясь насильно их окрестить.

Смерть «доброго короля» Дагоберта

Дагоберт I был последним меровингским монархом, правившим самостоятельно. Заболев в последние дни 638 года, он приказал перевезти себя в Сен-Дени. В стенах обители он и скончался 19 января 639 года и был там похоронен. Предварительно король поручил своему верному нейстрийскому майордому Эга оберегать вдову королеву Нантильду, а также маленького Хлодвига II.

О характере Дагоберта мало известно достоверного. По словам хрониста Фредегара, первоначально Дагоберт был мягок, благоразумен и предан церкви. Впоследствии его характер изменился; он стал алчным, забыл правосудие, которое когда-то любил, тянулся за церковными богатствами и достоянием своих подданных. (Возможно, войны обанкротили казну королевства и Дагоберт попытался найти выход в секуляризации церковных земель и владений нобилей, но это только испортило его отношения с духовенством и народом.) Он окружил себя законченными распутниками, имел трёх королев и бесчисленных любовниц. Однако в раздаче милостыни рука его не оскудела.

В свою очередь анонимный автор «Книги истории франков» восторженно отзывался об этом короле:

«Король Дагоберт отличался смелостью, был отцом франкам, строг в вынесении приговоров и благодетелем церквям. Он первым начал раздавать церквям святых милостыню из королевской казны. Во всём государстве он установил мир. Слава его дошла до многих народов. На все окрестные королевства нагонял он страх и ужас. Сам же он осуществлял правление франками мирно и в совершенном спокойствии».

Созданию легенды о «добром короле Дагоберте» — мудром правителе, покровителе монастырей и почитателе национальных святых — способствовали монахи аббатства Сен-Дени. В памяти хронистов Дагоберт остался как благочестивый монарх, благодаря которому были обнаружены останки казненного у подножия Монмартра, близ Парижа святого мученика Дионисия; на месте находки им было основано знаменитое аббатство Сен-Дени, в будущем ставшее официальной усыпальницей французских королей. Большим достижением Дагоберта было учреждение проведения ярмарки близ Парижа (629 год), куда съезжались все купцы Франкского королевства, а также иностранные торговцы из Италии, Испании, Прованса и других стран. Ярмарка проводилась в октябре месяце и продолжалась четыре недели.

В народных преданиях «добрый король» Дагоберт I описывается как монарх, который хотел сохранения мира, а его рыцари — войны, поэтому они заперли короля в башне в глубине леса, где он и умер. Этот образ Дагоберта использовался в политической полемике с Англией в ходе Столетней войны 1337—1453 годов. Однако следует отметить, что в этих преданиях имеется в виду не реальный человек, а связанная с ним в представлении народа легенда о добром и доступном короле, весёлом любителе простых жизненных радостей. Одно из сказаний породило популярную народную песенку о короле и его воспитателе и советнике святом Элигии. С этой песней связано очень распространённая во Франции поговорка о «штанах короля Дагобера»: в первой паре куплетов этой песенки рассказывается о том, как король однажды надел штаны наизнанку, а когда по совету Элигия переодевался, стало ясно, что он не очень любит мыться.

Жёны и дети

• с 626 года — Гоматруда, сестра королевы Сихильды, жены Хлотаря II. В 629 году Дагоберт оставил её (возможно из-за того, что она была бесплодна).
• с 629 года — Нантильда, бывшая ранее камердинершей.
  • Хлодвиг II (634—657)
• с 630 года — Рагнетруда, которую Дагоберт взял в свою постель, совершая королевский объезд Аквитании.
  • Сигиберт III (630—656)
• Вулфегунда
• Берхильда

Средневековые хронисты считали детьми короля Дагоберта и Нантильды также Регинтруду, Ирмину и Адель, но современные историки не поддерживают такой идентификации.

Имена же его любовниц, по словам Фредегара, было бы скучно вносить в эту хронику, так их было много.

Родословная

Предки Дагоберта I

16. Хлодвиг I, король франков

8. Хлотарь I, король франков

17. Клотильда Бургундская

4. Хильперик I, король франков

18. Бадерих, король Тюрингии

9. Арнегунда Тюрингская

19. неизвестно

2. Хлотарь II, король франков

20. неизвестно

10. неизвестно

21. неизвестно

5. Фредегонда

22. неизвестно

11. неизвестно

23. неизвестно

1. Дагоберт I, король франков

24. Паровий Реймский

12. Беттон Реймский

25. неизвестно

6. Рикомер

26. Пастор

13. Острегильда Орлеанская

27. Ранора

3. Бертетруда

28. Агивальд Баварский

14. Теобальд Баварский

29. неизвестно

7. Гертруда Баварская

30. неизвестно

15. неизвестно

31. неизвестно

Династия Меровингов
Предшественники: Хлотарь II	король Нейстрии 629 — 639	Преемники: Хлодвиг II
Хлотарь II	король Австразии 622 — 632	Сигиберт III
Хильперик	король Аквитании 632 — 639	нет

Образ короля Дагоберта в кино

• Добрый король Дагоберт / Le bon roi Dagobert (Франция, Италия; 1984) — режиссёр Дино Ризи, в роли короля Дагоберта — Колюш.
• Добрый король Дагоберт / Le bon roi Dagobert (Франция, Италия; 1963) — режиссёр Пьер Шевалье, в роли короля Дагоберта — Фернандель.

Литература

• Фредегар. [www.vostlit.info/Texts/rus4/Fredegar/frametext.htm Хроника, кн. IV] / / The Fourth Book of the Cronicle of Fredegar with its continuations. — London: Thomas Nelson and Sons Ltd, 1960.
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Gesta_Fr/frametext.htm Книга истории франков] = Das Buch von der Geschiche der Franken. // Quellen zur Geschichte des 7. und 8. Jahrhunderts. Ausgewaehlte Quellen zur deutschen Gechichte des Mittelalters. — Darmstadt, 1982. — Т. 4a.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.
• Дагоберт I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/MEROVINGIANS.htm#_Toc184188205 DAGOBERT I 629—639, SIGEBERT III 634—656, DAGOBERT II 676—679] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 27 января 2012.
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/merowinger/dagobert_1_frankenkoenig_639.html Dagobert I von Frankenkoenig] (нем.). Genealogie Mittelalter: Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 27 января 2012. [www.webcitation.org/65IgvkNBo Архивировано из первоисточника 8 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Дагоберт I

– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.